Семён Шуртаков - Одолень-трава

Николай Сергеевич вынул из машинки последний лист статьи, кинул его поверх Вадимовых учебников и удовлетворенно откачнулся на спинку стула. Все! Гора с плеч! Как там и что будет дальше — неизвестно, а пока и то хорошо, что работа окончена. Завтра он сдаст ее в редакцию, а копию покажет знакомому лейтенанту милиции. Пусть читают.

И хорошо, что он побывал у Коли на заводе. Статья стала шире по охвату материала, обрела иной масштаб. Не просто описание встречи в темном переулке хулиганствующей компании с хорошим парнем, а еще и характеристика той и другой стороны. Не только описание «гуманного» суда над хулиганами, но и размышление о ложном гуманизме по отношению к преступникам вообще: он на тебя лезет с ножом, но ты не вздумай упреждающе ударить его палкой — не дай бог превысишь предел обороны и сделаешь поножовщику больно, тебя же потом затаскают по судам…

Не мешало бы показать статью и Викентию Викентьевичу. Но когда Николай Сергеевич какое-то время назад попытался узнать, как тот вообще смотрит на его затею, Викентий Викентьевич деликатно уклонился от прямого ответа: «Тут я вам не советчик, решайте сами, советуйтесь со своей совестью…» Ответ резонный, ничего не скажешь. Не советовался же он с Николаем Сергеевичем, вставая на защиту Дементия. Советчиком ему была его совесть.

Николай Сергеевич прошелся туда-сюда по комнате, бросая по сторонам беглые взгляды. Все осталось, как и было. Вадим даже некоторые учебники и тетради с записями лекций оставил на столе, посреди которого теперь стояла машинка.. Словно бы парень ушел на занятия в институт, а к вечеру вернется… Как-то ему живется на новом месте? Как там ни что, а все же — чужой дом, непривычная обстановка. Правда, любящая мамаша ухитряется и на новом месте жительства по-прежнему опекать свое дитятко, чуть ли не каждый день под разными предлогами навещая его. Вот и нынче ушла и небось сейчас либо сама готовит любимый им борщ с пампушками, либо учит этому искусству невестку…

Свадебным вечером Нина Васильевна осталась довольна. Ее радовало и многолюдье свадебного застолья (набралось-таки народу!), и то, как веселилась молодежь. «Все как у людей! Как у людей! — время от времени повторяла она. — И народу много, и весело…» Главное же удовольствие, надо думать, она испытывала оттого, что все к ней обращались как к единовластному распорядителю вечера. Николай Сергеевич еще заранее почел за лучшее ни во что не вмешиваться. О Викентии Викентьевиче и говорить нечего: тот и вовсе стремился быть незаметным. Верховное главнокомандование пьянило Нину Васильевну больше вина. Она была ко всем доброй, сердечной, внимательной. Она в этот вечер любила всех сидящих за столом и, наверное, была уверена, что ее тоже все любят.

А Николай Сергеевич сначала приглядывался к друзьям-приятелям Вадима, как бы желая удостовериться, что за столом не оказалось никого из тех, кто не так давно сидел с ним рядом в зале суда. Нет, ни одного из них здесь не было. За столом сидели веселые, симпатичные парни, и ни о ком из них ничего плохого нельзя было даже и подумать. Но ведь и лейтенант милиции рассказывал ему о таких же молодых, на вид симпатичных ребятах, которые неожиданно даже для самих себя вдруг становятся преступниками. Как же, как же это происходит?!

Вадим держался неуверенно, робел, стеснялся, особенно когда его приятели вместе с девчонками начинали дурашливо орать обязательное на свадьбах «горько!». Он поднимался вместе с Викой, несмело касался губами ее губ, но это лишь вызывало новую волну всеобщего оживления. Видя, что жених не более чем касается невесты, а надо целоваться «как следует», «без дураков», молодежь с утроенной энергией продолжала скандировать свое «горь-ко!».

Все разноречивые чувства, какие Николай Сергеевич в последнее время испытывал к сыну, куда-то ушли, словно бы растворились в этом веселом гомоне, осталось и едва ли не весь вечер владело им лишь одно — чувство какой-то щемящей жалости. Вадим изо всех сил старался казаться серьезным, взрослым: ведь с нынешнего дня, с этого вечера он становился женатым человеком, главой семейства — значит, и держаться следовало соответственно своему новому положению. Но в своем старании он был похож на молодого осеннего петушка: уже взрослым вроде стал, бойцовскую силу почувствовал и хочется запеть-заголосить не хуже старого петуха, а попробует — не получается, вместо громогласного «ку-ка ре-ку!» цыплячий тенорок слышится…

А еще и оттого, наверное, щемило у Николая Сергеевича, что он знал: Вадим из дома уходит и, значит, не последний ли раз они сидят вот так, рядом. Да, конечно, они будут видеться; и Вадиму дорога в свой старый дом не заказана, и Николай Сергеевич будет навещать их с Викой. Но это уже будет не более как гостевание. И хотя в последнее время Вадим и отдалился от него, и разговаривают они будто на разных языках — что с того. Не нашел общего языка с первым встречным — не беда; Вадим ему — родной сын. И находить общий язык, будучи в гостях, еще труднее…

Дементий был на свадьбе со своей сокурсницей — скромной, со вкусом одетой девушкой. Николай Сергеевич первый раз видел парня в такой многолюдной да еще и мало знакомой ему компании. И поначалу даже хотел посадить его поближе к себе. Но Дементий, кося глазом на свою подругу, стал смущенно отнекиваться. Не сразу можно было понять, что парня смущает не столь многолюдье, сколько то, что он пришел сюда, на этот вечер, с такой интересной девушкой и ему хочется находиться подальше от глаз старших.

Держался Дементий за столом — хоть и не вблизи, но все равно видно было — натянуто, словно пришел не веселиться, а исполнять чье-то важное поручение. Сокурсница, кажется, была не только красива, но еще и умна: незаметно, тактично, часто с милой улыбкой она всячески смягчала медвежковатость поведения за столом своего кавалера. И все у нее как-то аккуратно, ловко, для стороннего глаза почти невидимо выходило. А еще — и редкая для девчонки черта — себя в застолье никак специально не оказывала. Не то что сидевшая от нее наискосок шумливая пустобрешка Муза. Та и перекрикивалась с кем-то через весь стол, и руками размахивала, а уж если засмеется — аж кудряшки на голове трясутся и на весь зал ее хохот слышен. Приходилось Николаю Сергеевичу видеть эту рыжую балаболку и раньше, на дне рождения Вадима, — все такая же: не меняется, не умнеет.

Сколько пышных тостов было сказано за вечер, сколько наговорено молодоженам всяких хороших слов и добрых пожеланий! Если бы хоть сотая часть их исполнилась, и то жених с невестой могли бы считать себя счастливейшей парой на земле… Но ведь такие слова и пожелания высказываются на каждой свадьбе. Однако статистика безжалостно свидетельствует: уже на первом году где каждый четвертый, а где и каждый третий брак, увы, распадается. Это — отвлеченно: чей-то, какой-то третий брак. А если представить, что вслед за Вадимом женится Дементий, а потом… ну, кто бы? — да пусть тот же Коля, и… и, значит, кто-то из них даже года не проживет женатым. Мрачновато, страшновато получается…