Семён Шуртаков - Одолень-трава

День пролетел незаметно.

А вечером, гуляя по городу, он опять оказался на Пурсее.

Среди надписей, которыми была испещрена каменная макушка Пурсея, даже в полусумраке выделялась одна: «Мы тебя покорим, Ангара!» Такое же сейчас пишется на откосах Дивных гор: «Покорись, Енисей!» Наверное, зря это мы так-то. Одно дело, когда в тридцатые годы пели: «Мы покоряем пространство и время»; другое, когда, входя во вкус, начали говорить о покорении природы. И пространство, и время — философские абстракции, природа же — нечто живое. А главное — не враждебное человеку, зачем ее покорять? Покоряют врага, недруга… «Работай на нас, Енисей!» — куда бы лучше…

В стороне, на каменном выступе, сидела парочка. Николай Сергеевич, наверно, не обратил бы внимания на них — не такая уж это невидаль здесь, на Пурсее, если бы не услышал приглушенные всхлипывания.

— …не отпускала… против ее воли я, — сквозь рыдания донеслось до Николая Сергеевича.

Парень низким глухим голосом сказал что-то утешающее…

— Тебе легко так говорить, а она мне — мать…

Парень опять сказал что-то (он сидел спиной к Николаю Сергеевичу).

— Да понимаешь ли ты: одна она у меня на всем свете! И я у нее одна… Врачи врачами, а что, если я ее больше не увижу… — девушка заплакала еще громче.

Слушать было неловко, и Николай Сергеевич зашагал по тропинке вниз к поселку.

Какая-то драма у этой девушки, а если парень ее любит — значит, и у него…

Каждый день укладывается в тело плотины сколько-то кубометров бетона, и что ни день, в жизни каждого строителя происходят большие или малые события, радости чередуются с горестями. И не на этих ли радостях и горестях, кроме всего прочего, и замешивается здешний бетон?! Этого никто не знает, никто не видит. Видят только одно — растущую плотину…

Когда Николай Сергеевич вернулся в гостиницу, дежурная вместе с ключом протянула ему телеграмму.

«Ну, запушили меня телеграммами…» Но что-то — он и сам не знал что — заставило его насторожиться. Ему всегда не нравились люди, которые, получив письмо, тут же дрожащими от волнения руками разрывали конверт: ну зачем выказывать такое детское нетерпение! Но сейчас он и сам не выдержал и, не отходя от барьера, за которым сидела дежурная, раскрыл телеграмму.

«Срочно возвращайся Вадим арестован».

Должно быть, какое-то недоразумение: не такая уж это редкость, что перевирают и слова, и имена с фамилиями… И только прочитав напечатанное на бланке еще раз от начала и до конца, Николай Сергеевич понял, что все тут правильно, никаких ошибок нет. И только тогда ему стало страшно. Он почувствовал, что куда-то проваливается — будто он летел и самолет начал резко терять высоту. Противно заныло под ложечкой и стало подташнивать.

— Вам плохо? — голос дежурной донесся откуда то издалека. — Может, вызвать врача?

— Спасибо. — И свой голос каким-то другим сделался, не узнать. — Когда уходит самолет?

Надо превозмочь себя… Еще минута — и все пройдет. Надо просто взять себя в руки…

И от Братска до Иркутска, и вот сейчас в ТУ, взявшем курс на Москву, Николаю Сергеевичу досталось место у окна. Можно ни с кем не разговаривать, а просто или глядеть в иллюминатор, или, закрыв глаза, полулежать в кресле.

Правда, за стеклом иллюминатора — ничего интересного: самолет летит как бы над бесконечной заснеженной равниной, то гладкой, то сугробистой. Временами плотный, ослепительно белый настил облаков начинает редеть, а потом и совсем прерывается, и в окне, далеко внизу, тянется столь же бесконечная, бескрайняя тайга с голубыми жилками рек и редкими селениями.

Что же с Вадимом?..

Кончился просвет, опять на крылья самолета поползли белесые космы. Они все гуще, гуще, самолет прибавляет высоты, пробивает облачный фронт и опять летит над сияющей неземной белизной. Местами всклубленные и замеревшие облака образовали фантастические города, местами они похожи на гигантских зверей и птиц. Вон вздыбленный, ослепительно белый конь несется, а вот словно бы огромный аист парит…

Что же, что же с Вадимом?..

А вон слева в стороне показалась небольшая черная птица. Откуда бы ей взяться здесь, в заоблачной выси? Это — железная, сделанная человеком птица: встречным курсом летит такой же самолет. Летит вроде бы не так уж быстро… Если ты стоишь в поезде у раскрытого окна и мимо пронесется встречный, тебя обдаст тугой струей, оглушит рвущая воздух стремительность, и на какое-то время почувствуешь себя уже и не в поезде будто, а в ракете. А ведь самолеты сейчас идут мимо друг друга со скоростью в десять, если не в пятнадцать раз большей, чем поезда…

Куда торопятся, куда спешат люди? Наверное, думают, что навстречу своему счастью. Человек всегда, во все времена гнался за счастьем, всегда стремился ухватить за хвост эту призрачную жар-птицу. Когда-то он отправлялся за ней пешком или на коне, ныне летит на звуковых скоростях. Летит, как птица. Да нет, какая там птица — быстрее любой птицы. И уже кое-кто начинает думать, что теперь дотянуться до золотого пера — пара пустяков. Однако хоть скорости и баснословно возросли — так ли уж пропорционально им прибавилось в мире счастья?! Кто сказал, что летящий в самолете человек в тысячу раз счастливей идущего пешком по земле?!

Каких бы умных и великолепных конвейеров мы ни настроили, никогда не будет придуман конвейер, с которого бы сходило человеческое счастье. Мы как-то забываем, что счастье — вещь кустарная, самодельная… Загипнотизированные успехами, которые одерживает в наш век наука и техника, мы так много и так восторженно говорим и пишем об этом, что в нашем воспаленном сознании любая новинка становится как бы синонимом человеческой радости. А так ли это?.. Допустим, что синтетическая одежка выглядит элегантней домотканой. Но надо ли так громко радоваться, когда новый гигант синтетики вступает в строй, если он при этом насмерть убивает прекрасную реку или ядовитым облаком нависает над Ясной Поляной и в ее рощах начинают гибнуть деревья? И кто возьмется сказать, что нейлоновая рубашка дает больше радости, чем живая река в зеленых берегах?!

Куда торопится, куда спешит человек?

Как-то прочитал у одного очень хорошего поэта:

Аж вон как! И критики, зачарованные виртуозной формой стиха, наперебой цитируют эти строчки в своих статьях. Критики прямо-таки визжат от восторга. А ведь чуть-чуть подумать — тот же гипноз.

Да, конечно, это разные вещи: проехать по Сибири до Сахалина в телеге, как это сделал Чехов, или пролететь в самолете. Но Чехов увидел Россию, а что видит летящий? Он увидит аэропорт, из которого улетит, да аэропорт, куда прилетит. Ну, еще по дороге — вот эти белые курчавые облака… Телега по сравнению с самолетом ведь то же, что скорость звука по сравнению со скоростью света. Однако Чехова мучило другое. Совсем другое!.. Сегодня Чехов определенно бы полетел на Сахалин самолетом. Но с той же определенностью можно утверждать, что опять-таки занимали и мучили бы его не скорости, а что-то другое.