Константин Лордкипанидзе - Клинок без ржавчины

На траве блестят дождевые капли, они пахнут снегом. Цоги любит этот запах первого снега, и он его легко вылавливает среди множества иных запахов — едкого дыма, жареного мяса, маджари, новой кожи седельных подушек и конского пота. Цоги вдыхает всей грудью, этот запах молодого горного снега, и сейчас радующий его, как бывало в раннем детстве.

Костров на поле становилось все больше и больше, и ночь от этого казалась какой-то неправдоподобной, потому что там, где горели огни, было темнее, чем здесь, на краю поля. Сентябрьская полная луна колдовала над бессонным алавердским полем.

Барышник сказал, что жеребца зовут Кудрат. Басурманское имя. Цоги решил заново окрестить коня. Всякие имена и клички, одно красивее другого, роились в его голове, но Цоги упрямо твердил себе: «Нет, нет, без Шуко нельзя этого делать. Она хозяйка».

— Ты понимаешь, глупец, какая у тебя будет хозяйка, — громко сказал он, хлопнув жеребца по шее, но тому, видимо, не понравилось такое бесцеремонное обращение и он рванулся в сторону, едва не выбросив Цоги из седла.

— Но, но, — рассмеялся Цоги, — не дури. Успеешь еще ревновать.

Какой-то человек, слегка пошатываясь, вышел на тропу. В руках он держал моток тонкой веревки, которой пастухи обычно пользуются как арканом. Цоги сразу узнал молодого конюха из артели стригалей Алуду.

Вчера ночью стригали отогнали своих лошадей на заречное пастбище, чтобы они успели отдохнуть перед дальней дорогой.

— Здравствуй, Алуда. Ты за лошадьми идешь?

— Да. А тебя я не узнал. Ты как святой Георгий на своем белом коне.

— Нравится?

— Не знаю еще. Дай прокачусь, тогда скажу.

— Нет, парень. Сейчас коня у меня не проси. Родной отец воскреснет — и ему не дам.

— Дело хозяйское, — не обиделся Алуда. — Ну, я пошел.

— Шагай, шагай, Алуда. Приказчик велел, чтобы к утру все было готово. Эк тебя шатает, лишнего, брат, хватил. Смотри не усни под копной.

— Не беспокойся, Цоги. До рассвета пригоню лошадей, ты же знаешь, какой я быстрый, — похвалился молодой конюх.

Обогнув ограду монастыря, Цоги остановился у шалаша стригалей и, привязав коня, молча подошел к костру.

Людей у костра собралось немало, они сидели тихо, было слышно, как шипят сырые поленья в неярком огне.

Антай молча посторонился, приглашая Цоги сесть рядом с собой.

У костра сидела вся артель орбельских стригалей, с которыми Цоги отправлялся в дальнюю дорогу. Прямо на зеленой траве перед ними грудами лежали лаваши, зелень, горячие хинкали, стояли кувшины с вином, но никто не ел и не пил. Пастухи слушали народного стихотворца, старого чабана из Пшаветии Батыра Очиаури. Уйма морщин разбегалась на его лице во все стороны, но глаза Батыра блестели совсем по-молодому, может, от выпитого крепкого вина, а может, от удачной звонкой строки.

Он сидел на седле, чуть склонив седую голову, и говорил стихи. В руках он держал чонгури, но не играл на нем, а только изредка прикасался пальцами к струнам. Цоги знал, что Батыр это делает для себя, для своего настроения, а не для слушателей. Так иногда, углубившись в свои думы, человек машинально нюхает розу или, не глядя на стакан, отпивает глоток вина.

Говорил он стихи немного глуховатым, ровным, порой даже бесстрастным голосом, но по тому, как вздыхали и молча переглядывались молодые люди, видно было, что они готовы слушать Батыра хоть до утра.

Старый поэт умолк. С минуту все сидели тихо, затем Антай наполнил чашу вином и сказал:

— А ты не постарел, Батыр, стихи придумываешь, как молодой. Живи еще много лет! — Он выпил и передал чашу соседу. Она пошла по кругу.

— Я знаю, кто первый придумал стихами говорить, — задумчиво сказал Цоги.

— Ну кто его знает, этого первого, — усмехнулся сидевший слева от Цоги стригаль — худой, долговязый парень по имени Мангиа.

— Я знаю, — серьезно сказал Цоги. — Этот человек всю жизнь на хорошем коне сидел. Ты слышал, когда Батыр говорил стихи, казалось, будто конь наметом идет. Копыта стучат, и камушки разлетаются во все стороны. Иногда слова не понимаешь, один бог знает, к чему они, а слушать хочется, не оторвешься. Просто чудо какое-то.

— Все от настроения зависит, — возразил Мангия. — Когда человек не в духе, даже хорошее вино уксусом покажется.

— Хватит вам, ребята, дайте и нам Батыра послушать, — сказал кто-то за спиной у Цоги.

Запрокинув голову, Цоги посмотрел на пришельца.

— Вы же пьяные, зачем вам стихи.

— Стихи и песни, молодой человек, вместе с вином родились. А вы носы повесили, будто у вас в кувшинах не вино, а козье молоко.

— Иди, Батыр. Ребятам укладываться надо, и так засиделись, — сказал Антай. — А ты, Валериан, и вправду повесил нос. Вот человек и подумал, что мы козьим молоком пробавляемся.

— Плохи мои дела, — вздохнул Валериан. — Я, может, не поеду с вами.

— Как не поедешь! — встревожился Антай. — Всю артель подведешь. Пока приказчик найдет тебе замену, там, гляди, и снег выпадет. Закроет дорогу, тогда делай кругаля через Дарьял. За месяц не управимся.

— Случилось что-нибудь? — спросил Цоги. Он знал, что молодая жена Валериана была на сносях. По дороге в Алаверды они вместе с Валерианом завезли Тамару в Нижнее Роки к ее родителям.

— Из Роки человек приходил, — сказал Валериан. — Мертвого ребенка жена родила.

— Что ж ты молчал! — спросил Антай.

— Да что тут говорить. Ничем уже не поможешь.

— А как Тамара? — спросил Цоги.

— О ней и думаю. Глоток вина в горло не проходит. Сказали, что плохо Тамаре.

— Эх, не везет тебе, Валериан, — сказал Антай.

С самого детства до первых преждевременных седин Валериан не покладая рук работал на своего хозяина Арабули, но так и не стал на ноги. Сколько тысяч верст прошел он за эти тридцать батрацких лет. Он и овец доил, и лечил их, и стриг, и носил на своей спине охромевшую в дороге матку, укрывал своей буркой новорожденных ягнят, строил из глины и хвороста теплые кошары, копал землянки. Что только не делал он за эти годы. Но вот Валериан женился, и новые беды посыпались на него. Хозяин уволил его, сказал, что женатые пастухи ему не нужны. Когда пастух женится, он все назад, домой смотрит. А пастух должен вперед смотреть.

Полгода Валериан проедал жалкое приданое жены, а потом снарядился на далекий Каспий. И вот опять беда…

— Не знаю, как уехать. Мы ведь надолго. Не на день, не на два. И вас подводить не хочу…

— Да, жалко Тамару, — сказал Цоги.

— Пропали мы, братцы. Застрянем здесь, — сказал Мангиа.

— Жаль, что лошади наши за рекой. Я бы до утра обернулся. Мне бы только взглянуть на нее… Слово сказать…

— Это верно. На хорошем коне мигом слетаешь, — сказал Мангиа.

Все посмотрели на Цоги. Только Антай отвел глаза. Он лучше других знал, как трудно будет Цоги решиться на такое.