Константин Ершов - Следы: Повести и новеллы

И вдруг его прорвало:

— Нина, хотите, я сниму вас в кино? Хотите? В роли русалки! Я обещаю. Режиссер — близкий мне человек. Мы с ним друзья-единомышленники. Ну?

Я… не знаю, — заволновалась Нина. — Как-то уж очень неожиданно. Хотя я давно мечтала… в кино… Но русалкой… Она ведь должна сниматься как-то по-особенному?

— Неглиже! — прохрипел Щечкин. — Это будет замечательно… На длинном фокусе!

«Длинный фокус» смутил Нину, она глубоко задумалась, но через некоторое время сказала твердо:

— Хорошо. Я согласна.

Решив, наконец, пресечь это затянувшееся браконьерство, я громко кашлянул. Щечкин и его спутница вздрогнули. Когда она обернулась, я вынужден был признать, что Исидор Щечкин был далеко не промах. Вот вам и аматор! Куда!.. Опытный стервятник, злодей, коршун!

— Вот, Ник Синыч, — заюлил Щечкин, — хочу познакомить вас — Нина Косуля. Готова сниматься у нас в роли… э-э… нимфы.

— Плавать умеете? — спросил я деловито.

— Умею.

Нина смутилась.

Застенчива. А для такой роли даже чрезмерно застенчива. Надо все-таки еще раз дать ей понять, насколько это необычные съемки.

— Вам, конечно, Исидор Валентинович изложил условия съемок?

Вместо ответа она тихо спросила:

— Съемки ведь будут подводные?

— М-м… ну, как вам сказать? Скорее подводно-надводные. Так что подумайте хорошенько.

— Нет, нет, я решила, — поспешила она перебить меня, боясь, как видно, что на этот раз передумаю я.

И тут я вдруг обнаружил, что Щечкина рядом с нами нет. Исчез! Вспомнились его намеки в самом начале прогулки. Я едва удержался, чтобы не закричать «караул».

Всю дорогу Щечкин незримо сопровождал нас. Я рассказывал Нине о «русалиях», о древних языческих обычаях наших предков. Она слушала, молча кивала. Одновременно я думал о том, как бы вел себя на моем месте старый стервятник Исидор Щечкин.

В номере я долго не мог уснуть. А когда уснул, приснился старик Меч-Оралов.

— Я от Анатолия Васильевича, — шептал старик, — вот ордер на могилку. Памятник взял на себя Дом ветеранов. От вас потребуется только установка оградки и общий вид: отделка и полировка. Ну, и цветы… можно анютины глазки.

Проснувшись среди ночи, я зажег свет, сел за стол и до утра просидел, придумывая Меч-Оралову роль, но так ничего и не придумал.

— Да гляди, чтобы ни один «пластун» не проник! — предупредил я Сашу.

— Хорошо, — волнуясь, ответил он. — Чем, как говорится могу, тем и…

Смотри, как его колотит! Нехорошо.

Что вообще происходит с группой? Ходят, как очумелые, прячут глаза. У многих на лицах какая-то суровая озабоченность: делают вид, что они здесь самые необходимые, что без них съемка не состоится. А она состоится. И именно без них.

Перед самым моим носом, не замечая меня, крался, пригибаясь, ассистент художника Паша Люсин.

— Вы куда, шеф?

Он вздрогнул. И, не оборачиваясь в мою сторону, мгновенно перевоплотился в ловца кузнечиков: сложил ладошку узенькой лодочкой и всем телом рухнул на воображаемое насекомое.

— Ладно, ладно, товарищ Марсо, заворачивайте из зоны.

Он покорно поднялся с земли, повернулся и пошел в противоположную от озера сторону.

Над озером возвышалось деревянное четырехметровое сооружение. Там механики устанавливали камеру. Я двинулся по доскам к месту съемок, когда вдруг меня догнали взволнованная Люба:

— Нине плохо!

Я побежал к автобусу. По дороге встретил еще одного «пластуна» и, уже не выдержав, наорал на него так, что он рванул куда-то в район заливных лугов.

Влетел в автобус:

— Ну как?

— Ничего, прошло, — ответила Нина, вытирая слезы и слабо улыбаясь.

— Может быть, отменить съемку? — спросил я.

— Нет, нет, — решительно произнесла Нина и поднялась с сиденья.

На ней был длинный халат. Волосы распущены.

Мы шли с ней по узким доскам к деревянному сооружению, похожему на эшафот. Я поддерживал ее за локоть и чувствовал, как вся она дрожала мелкой дрожью… И все-таки шла. Потом я передал ее Любе. Вместе они пошли дальше и скрылись в кустах.

— Вася, подбрось дымку! — крикнул второй оператор.

Вскоре озеро заволокло дымом.

— Ну что? — спросил голос Вадима сверху.

— Сейчас, — ответил я, охваченный внезапной паникой, школярским безотчетным страхом и еще бог знает чем.

За спиной у меня кто-то тяжело засопел. Оглянулся, а это тень моя — Исидор Щечкин.

— Вы почему здесь, Щечкин?

— На правах первооткрывателя, Колумба, так сказать.

— Немедленно уйдите.

Он сделал вид, что не слышит.

— Ну, как у вас вчера? — спросил он и уже совсем понимающе протянул: — А-а!.. Вкус еще никогда не изменял Щечкину. Никогда!

— Немедленно уйдите! — закричал я.

— Понимаю вас, — ядовито произнес он. — Вам ведь уже кажется, что вы единственный ее, так сказать, обладатель и душеприказчик. Но есть и другие! Да-с!

Гордый в своем нелепом соперничестве, он удалился.

— Внимание! Приготовились!.. Нина!!!

— Нина!!! — повторило эхо.

Поправляя на ходу волосы, она вышла из кустов и направилась к озеру.

— Камера!

— Есть камера!

Она шла. Это первая женщина земли ступала по мокрой траве. Тысячелетия разделяли нас. Языческий хор гремел у меня над башкой. И были мы муравьями, кузнечиками, а она… женщиной, началом начал.

Где-то в районе камышей появилась чья-то нелепая голова в подводной маске и, громко фыркнув, снова ушла под воду.

— Объектив триста! — рычал первый оператор на второго. — Живее!..

Ночью приснился экзамен по химии. В школе я был посредственным учеником. И сколько я ни помню себя — то я кому-то совал шпаргалки, то мне совали. Больше же всего боялся химии. И вот этот экзамен. Стою у доски рядом с Вовкой Изюмовым, сую ему в руку шпаргалку, а он не берет. Причем стараюсь не глядеть в его сторону, сую вслепую, как будто это делает мои манипуляции менее заметными. А Вовка то ли не понимает, чего я от него Хочу, То ли боится, но не берет — и все. И уже почти насильно, с каким-то отчаянием я пытаюсь засунуть ему шпаргалку в карман. Завязывается борьба. Я весь в испарине. Все уже давно, включая учеников и комиссию, наблюдают за этой борьбой. Непонятно только, почему они не пресекают этого безобразия. И карман у Вовки какой-то дикий. Зашил он его, что ли?.. Да нет, кажется, вообще нет никакого кармана. Я набираюсь смелости и поворачиваю голову в сторону Вовки. А там не Вовка, а Нина! В русалочьем наряде. Нина улыбается мне, но, как и Вовка, шпаргалку не берет. В руке у нее мел, она пишет на доске. Крошки от мела сыпятся на пол, на голые ее ноги. Комиссия шепчется, и я слышу, как завуч произносит заветное свое слово: «Исключить!»

Снимаем в степи у дороги. Жара. Почти вся группа до половины раздета. Солнце утюжит спины. Гудит башка.