Дмитрий Кудис - Рубежи

— Растает, — словно бы угадывая мысли Астахова, говорит сосед. — С июлем трудно бороться даже Арктике. Ненадолго, но растает. Еще цветы увидишь. Среди камней, на вечно мерзлой почве, но цветы самые настоящие.

Николай глядел на землю и не видел ее. Не думал он, что мысли могут быть такими тяжелыми, цепкими, а настроение отвратительным. Пытаясь успокоиться, он взглянул в небо: ясное, голубое, прозрачное, но и оно здесь кажется чужим и мертвым, как земля. Плохо доходил до сознания и смысл слов попутчика. Сосед, плотно придвинувшись к Астахову, продолжал что-то рассказывать о севере. Николай посмотрел на его оживленное лицо. Настроение соседа ему непонятно. Что хорошего в ветре, несущемся со скоростью тридцать метров в секунду, в пурге и снежных заносах? Может быть, и красива по-своему природа Крайнего Севера и великолепны его сияния в полярные ночи, но сейчас Астахову не хотелось ни видеть, ни слышать. Не хотелось и думать. Успокоение не приходило. То, что он летит на север, — не туристский поход, не прогулка. Здесь ему нужно будет жить и работать много месяцев, может быть лет. Во рту было горько от табака, но он продолжал курить, стряхивая пепел в пустую консервную банку. Четыре тысячи метров. На высоте спокойно, внизу, может быть, тот ветер, о котором говорил старый полярник. Трудно в это поверить, еще труднее почувствовать: так спокоен воздух в полярном небе. Все кажется неподвижным, холодным, только моторы гудят, не меняя режима работы, да слегка дрожат концы крыльев. Астахов глядит туда, где небо сливается с тундрой. Вид резко очерченного горизонта несколько успокаивает его.

«Пройдет, — успокаивал себя Николай. — И здесь люди. Они испытали этот острый момент, перешагнули незримую границу и привыкли, судя по настроению соседа».

Попутчик Николая умолк, вобрал голову в плечи и закрыл глаза. А он, Астахов, не мог сейчас вот так же дремать и не думать о прошлом. Оно в памяти. Давно ли кончилась война?! И полной жизнью и счастьем дышала земля, воздух. Обновилась весенней свежестью природа, и столько было радости в сердце человека, прошедшего через войну и ненависть. Хотелось спокойствия и отдыха тогда, в первые дни… только в первые. Многие уехали по домам: одни по собственному желанию, у других желания не спрашивали. Уйти из армии, бросить летать. Этого Астахов сделать не мог и не хотел. Да ему, старому фронтовику и зрелому летчику, такого предложения и не делали. Было другое. Учиться. Год. Стать полноценным командиром. Сначала он думал, что мир может прекрасно обойтись без армий. Человечество, казалось, научено горьким опытом. Не повторятся кровавые годы, бессмысленно и думать об этом. Может быть, поэтому он радовался, провожая взглядами уходившие на восток поющие эшелоны с демобилизованными солдатами. Не о темных суровых военных ночах пели люди в потрепанных фронтовых шинелях: пели о любви, о свадьбах, о счастливых встречах. Ехали строить, восстанавливать и жить, жить… Вид разрушенных городов, сожженных сел пробуждал острое желание сделать их лучше прежнего, красивее. Закономерно, неизбежно! Перегоняя истребители к центру России, Астахов мысленно прощался с ними, чувствуя легкую тревогу за свою судьбу, за свое будущее, новое, еще не известное. Спокойная жизнь? Отдых? Он отдыхал месяц, шатаясь по улицам немецкого города, и ему осточертел такой отдых. Потом родная земля. И там месяц жизни без забот и волнений. Тогда он и Широков, его старый фронтовой друг, подумали: хватит! Надоело. Такая жизнь не для них. Наивными стали казаться мысли, что в армиях нет нужды. Не так просто решаются вопросы войны и мира. Война окончилась, но мир не устроен или устроен не так, не прочно. Именно тогда, во время ничегонеделания, может быть, впервые в жизни они так глубоко думали, читали, спорили о сущности жизни. Фашизм был, его нужно было уничтожить. Это было нелегко сделать, но это было сделано. Но разве конец борьбы? Разве все население земного шара руководствуется только верой в мощь и силу человеческого разума? Разве все люди стремятся к обществу, при котором будут установлены простые и разумные человеческие отношения? Нет, различные идеологии остались, непримиримые, враждебные и, очевидно, не через все испытания прошли люди на пути к миру. С таким трудом и жертвами завоеванное берегут. Тогда у Николая возникла мысль: не много он еще знает. Слишком резко изменилась жизнь, и это закономерно. Последний месяц отдыха был без забот, это верно, но не без волнений. Астахов не мог представить себя в роли созерцателя, и если он много думал, размышлял, то это просто свойство человеческой натуры и, кроме того, уж очень неопределенной была тогда у него жизнь. Друзья узнали, что на подмосковных аэродромах летают реактивные истребители, и как когда-то душа их рвалась в воздух, так и теперь, с неменьшей силой они начали стремиться к тому новому, почти невероятному, что создано человеческими руками. Вспоминали Губина, своего командира. Он ушел в академию. С ним они простились еще там, в Германии. Только тогда они по-настоящему поняли, что война окончилась, когда простились с ним. Добраться бы до Москвы, до отдела кадров. Их полк расформировали, и они пока «не при месте», но в кадрах армии, это они знали наверняка.

Наконец Москва! Еще несколько дней, несколько встреч с боевыми друзьями и их развели: Широкова направили в полк, Астахова — на курсы. Сначала такая перспектива его не радовала. Сесть за стол, за книгу и год слушать лекции о тактике воздушных боев, о той тактике, которую он сам создавал все годы войны. А Губин? Его он видел дважды в общежитии академии. Губин учился упорно, настойчиво и среди книг был больше похож на студента, чем на боевого командира. История войн, математические выводы, тактика… Встречи с командиром заставили Николая утвердиться в решении: учиться. Было желание съездить в родной город, где прошла юность, где он учился жить и летать, где любил когда-то, но ехать туда почему-то показалось неразумным, по крайней мере в те дни: он знал, что Таня и Фомин там, они нашли друг друга. Сейчас-то Николай думает об этом иначе. Ну что ж, и это закономерно. В своих чувствах к Тане Астахов словно переродился. Где грань между любовью и дружбой? Когда-то он любил Таню, за годы войны видел ее однажды, и та встреча вызвала в нем скорее сочувствие, чем огорчение. Его юношеская любовь к Тане не переросла в обиду. Таня полюбила Фомина, его самого большого друга и учителя, и ее новое большое чувство оправдано и жизнью и обстоятельствами. В воспоминаниях он возвращался к той поре жизни, когда ухаживал за Таней. Сейчас прежний Астахов казался ему слишком юным и наивным. И все же почти все годы войны Таня была для него единственная женщина, о которой он постоянно думал. И теперь он думает о ней, вспоминает, но уже не сердцем. Любви нет, но дружба осталась, и она будет всегда, всю жизнь. Когда все станет прочно на свои места, они встретятся как добрые друзья, с прежним доверием друг к другу. Астахов не настраивал себя на философский лад. В конце концов жизнь проще, хотя и не во всякое время он думал так.