Дмитрий Кудис - Рубежи

— Игра? Почему ты вспомнил игру?

Николай пожалел о сказанном. Ведь не хотел он этого сказать…

— Я и летел к тебе.

— А разве ты не хотел видеть Фомина?

— Я сделал глупость и хотел бы ее исправить… Я, кажется, ее исправил.

— Ты не обижаешься на меня? Я очень люблю его, давно люблю, но узнала об этом совсем недавно…

Астахова на секунду смутили ее слова, только на секунду. Таня, волнуясь, держалась за конец плоскости. Николай видел ее осунувшееся лицо, с морщинками около нервных бровей и подумал: «Не легко тебе жилось… Да и я другой стал. Мы оба стали другие…»

— Поверь, — тихо, но спокойным голосом проговорил он. — Тебе и Фомину я желаю большого счастья, и еще поверь, что я люблю вас обоих, по крайней мере достаточно сильно, чтобы оставаться вам другом.

— Спасибо… Прощай. Нам пора…

Она вскочила на крыло и влезла в кабину, крикнув Михееву, стоившему несколько в стороне:

— Летим!

Федор влез, кряхтя, в заднюю кабину.

Астахов постоял немного, не двигаясь, затем подошел к винту, провернул его и скомандовал к запуску. Мотор поворчал, два раза кашлянул и заработал на малых оборотах. Астахов влез на плоскость, обнял в кабине Михеева, пожал протянутую Таней руку и быстрее, чем следовало бы, спрыгнул на землю. Он все еще не мог поверить, осмыслить, что все, что происходило сейчас, — действительность… Как, действительно, все просто…

Самолет легко оторвался от земли и, развернувшись над аэродромом, скрылся.

Астахов успел последний раз увидеть в кабинах маленькую головку Тани и машущего руками Михеева.

…В предвечерний час Губин вышел из командного пункта, постоял в раздумье и медленно направился на восточную границу аэродрома. Еще издали он увидел одиноко сидящего человека.

Испытывая жалость к своему молодому другу, Губин хотел что-то сделать, сказать, чтобы вернуть Астахову его душевное равновесие, и в то же время понял — таких слов сейчас не найдешь. Оставаясь незамеченным, он повернул обратно и подумал: «Сам во всем разберется».

Разноцветный пучок ракет рассыпался в небе, и еще не успели на лету погаснуть огни, как воздух задрожал от взревевших моторов. Истребители рванулись вперед, легко оторвались от земли и, круто набирая высоту, скрылись в направлении Берлина. Полк опять переменил посадочную площадку. До города рукой подать. Астахов знал, что победное знамя установлено над рейхстагом, его пронесли в этот день смелые люди сквозь огонь и тысячу смертей. Он до боли в глазах всматривался в мутную землю, отыскивая среди разрушенных кварталов куполообразное здание с красным флагом.

Бои на земле и в воздухе продолжались с прежним напряжением.

Эскадрилья, которой в этом вылете командовал Губин, промчалась на высоте тысячи метров над центральной частью города. Николай облегченно и радостно вздохнул: он успел заметить над серым огромным зданием трепещущий красный флаг. Открывшееся глазам летчиков впереди внизу поле — берлинский аэродром — было во многих местах изрыто бомбами. Пытавшиеся взлететь с него вражеские самолеты прижимались к земле пулеметным огнем истребителей. Пилоты тяжелых машин, которые должны были увезти соратников Гитлера, разбежались. Шеф-пилот самого Гитлера сдался в плен со словами: «Это самое лучшее, что я теперь могу сделать!»

Сверху хорошо видно: город со всех сторон окружен войсками. В воздухе, как молнии, мелькают самолеты различных конструкций, часто оставляя за собой черные зловещие полосы. В этот день бои в берлинском небе достигли наивысшего напряжения. В эфире беспрерывно раздаются разноязычные звуки команд и возбужденные голоса летчиков.

На высоте двух тысяч метров Губин со своей эскадрильей ринулся в самую гущу боя, который происходил над центральным полем. Одно звено он направил вниз, чтобы препятствовать взлету вражеских машин.

Николай забыл про землю. Кругом немецкие «фоккеры», «рамы», «юнкерсы» и всё, чем фашистская армия располагала на этот день. Годы войны приучили Астахова к выдержке и, чувствуя свое превосходство, он умело уходил из-под удара немцев и смело нападал сам. За пять минут боя он успел «свалить» два самолета противника. Его звено вело бой на средней высоте, Губин с Широковым дрались где-то сверху, прикрывая Астахова, не допуская неожиданных ударов. «За ними, как за каменной стеной», — думал Николай, стиснув зубы от страшного напряжения и выбирая новую цель для удара наверняка.

Немцы стреляли длинными очередями. Один истребитель вверху вспыхнул, и маленькая темная фигура летчика, отделившаяся от горящего самолета, долго падала, не раскрывая парашюта. Белый купол мгновенно вырос почти у самой земли, как разрыв снаряда, и скрылся между домами той части города, которая была в руках советских бойцов. Астахов осмотрелся. Не увидел самолета Широкова. Значит, это он выбросился. «Чертова выдержка у человека. Так затянуть прыжок!.. Не стукнулся бы только о камни в развалинах».

Откуда-то пришла еще группа истребителей, прямо с ходу вступила в бой, и через несколько минут воздух опустел. Немцы удрали. Эскадрилья Губина повисла над аэродромом. Другая группа ушла дальше, к западной части города. Очевидно, это истребители «свободной охоты».

Астахов удивился, что бой так быстро кончился.

…Широков услышал команду:

— Атакую… Прикрой!

Он повис сзади Губина, обеспечив ему безопасность атаки. Когда «мессер» перевалился на спину и начал падать, Широков заметил сбоку «фоккера», пикировавшего на последний самолет в звене. Широков полетел наперехват и выпустил короткую меткую очередь. Почему-то у «фоккера» отвалился хвост. Он не горел, но беспорядочно падал. Широков глянул назад. Увернуться от удара немецкого истребителя он уже не успел.

«Сволочи, подожгли…» — только и успел подумать он.

Пламя вырвалось с обеих сторон мотора, прошлось по капотам и, лизнув стенку кабины, закрыло все впереди. Медлить нельзя ни секунды. Он с силой дернул за ручку аварийного сброса фонаря, и в кабину ворвался дым вместе с ураганным потоком воздуха. Отстегнув привязные ремни, летчик подтянулся на руках и, отворачиваясь от огня, чувствуя, что задыхается, с усилием перебросил тело за борт. Он отлетел от горящего самолета, завертевшись волчком. Открывать парашют рано — могут расстрелять в воздухе или, что еще хуже, занесет ветром в лапы врагов. Огромным усилием воли решил дернуть кольцо на минимальной высоте. Тело вошло в штопор.

Земля кружилась перед глазами. Широков выбросил руки в стороны — тело перестало вращаться и, когда до земли оставалось не более двухсот метров, рванул кольцо.

В первую секунду ему показалось, что он остановился в воздухе, и только спина и плечи ныли от тупой боли. Но он посмотрел вверх: небо закрыто белым шелком. Переведя взгляд на землю, он вскрикнул от радости: бойцы, родные бойцы махали ему руками.