Дмитрий Кудис - Рубежи

После занятий в школе вдвоем с товарищем шли домой. На пути затеяли борьбу. Трава была скользкая после недавнего дождя. Оба упали, но товарищ при падении сильно повредил ногу. Николай тащил его на спине, выбиваясь из сил, почти два километра. А когда донес пострадавшего до дому, тот обвинил Николая в умышленной подножке. Несправедливость сначала удивила Николая, а потом возмутила до глубины сердца. Почему товарищ оказался таким предателем? Они же боролись, как всегда. Зачем была нужна эта ложь, жалоба отцу, в школу. И взрослые не только возмущались «поступком» Николая, но и настроили против него детей. Началось самое мучительное: с ним не разговаривали. Один. Он слышал: так надо. Это исправит ребенка. От чего исправит? Что он сделал? В школу он больше не ходил, скрываясь днями в тайге, пока его силой не привели и не посадили за парту. Мальчики держались в стороне, а девочки с любопытством поглядывали на него исподлобья. Кажется, только они сочувствовали ему. Отца не было, он уехал на много дней в лес. Хотел бежать к отцу, но его убедили, что отец поступит с ним еще хуже, и держали чуть ли не под замком. Приехала родная тетка. Тогда он заплакал, и плач был похож на крик. Тетка, не скрывая возмущения, грубоватым басом отчитывала вернувшегося из лесу отца, не оставила и родителей слабовольного паренька. Никогда не забыть ему ее слов: «Дикари! Таежные вахлаки! Нашли забаву издеваться над мальчонкой, который ни в чем не виноват. Воспитывайте лучше своего Гришеньку (к тому времени нога у него поправилась). Таких слюнтяев учить надо, и палкой, палкой, чтоб не брехал. А ну позовите его!» Ей не посмели возражать. Привели испуганного Гришу. Тетка глядела ему прямо в глаза, и этот взгляд был для него страшен. «Говори, нарочно он тебя? Только не ври смотри». Гриша всхлипывал, но сквозь слезы выдавил из себя: «Мы баловались… Я нечаянно». Дома отец, обняв Николая и взъерошив его волосы, говорил: «Прости, брат. Попутали меня чертовы бабы, да и некогда было разбираться».

Последнее время Николай часто вспоминает тетку, уехавшую к отцу в годы войны. Давно он их не видел, а надо бы… Потом вспомнился аэроклуб. Он всегда пользовался уважением у летчиков, которых учил летать. Где-то он слышал, если хочешь иметь хорошего друга, будь сам другом. Черт возьми, если все так нелепо получается, так в этом прежде всего он виноват сам. Зачем ему нужно было летать сегодня при таких рискованных обстоятельствах? Неужели он утерял свои инструкторские навыки, а вместе с ними и способность понимать людей? Нет, хватит у него сил вернуть расположение товарищей. И прав Степан, что назвал его глупцом, вот только Ботов… Хороший урок он ему преподал. Кажется, впервые в жизни Астахов так остро понял сегодня, что остаться одному хотя бы на день чертовски трудно.

Командир экипажа Шамин наклонился к уху Родионовой:

— Запоминайте ориентиры. Тридцать минут над Волгой. Надо хорошо знать район трассы.

Таня мягко держалась за штурвал правого управления самолетом, поглядывала на землю, прислушивалась к радиосигналам, к шуму моторов. Первый раз она в таком продолжительном полете в качестве летчика гражданской авиации. Таня вспомнила: когда проходила пассажирским салоном, некоторые из пассажиров провожали ее настороженными взглядами: самолетом будет управлять женщина. Это немного волновало ее, но в свою кабину она вошла спокойно, уверенно, чуть-чуть небрежно. Да, женщина будет вести самолет несколько часов без посадки до города на Волге. «Можете не бояться, — хотелось бы сказать пассажирам. — Пока я не одна. Пока. Но скоро вы будете доверять свои драгоценные жизни только мне. И это будет не менее надежно».

Первые два часа она была занята настолько, что не ощущала неудобства от неподвижного сидения в кресле пилота: контроль курса, пролет промежуточных радиостанций на маршруте, пилотирование самолетом и чувство большой ответственности уже не за свою судьбу, а за благополучие всего полета и, следовательно, за благополучие пассажиров, удобно расположившихся в мягких креслах. Впрочем, они, вероятно, уже забыли, что в экипаже женщина. К исходу третьего часа заныла спина, и хотя была возможность встать и чуточку отдохнуть — командир экипажа рядом, слева, — Таня оставалась в кресле, ей хотелось другого. Вот если бы командир вышел, ну на минуту, на две и она действительно одна отвечала бы за управление самолетом! И Шамин, словно бы читая ее мысли, слегка кивнул ей, неторопливо встал и с равнодушным видом вышел. Она услыхала, как хлопнула дверца кабины. Таня постаралась ничем не выдать своего волнения. За ней, надо думать, наблюдают еще штурман и радист. Они сзади на своих местах. Усталость исчезла. Горизонт — приборы. Приборы и горизонт. Таня внимательно следила за ними. По-иному уже прислушивалась к работе моторов. Тяжелая машина по-прежнему, слегка вздрагивая в нагретом воздухе, устойчиво продолжала полет. Таня была вся во власти огромной ответственности, и за это была благодарна командиру, который не спешил возвращаться. Мощный восходящий поток воздуха резко подбросил самолет, затем еще рывок вниз. Таня вздрогнула, но мгновенно выровняла машину, и крылья опять стали неподвижны. Эти броски, знала она, встревожили пассажиров, и многие, наверно, испуганно вглядывались в окна.

Она ждала, вот-вот придет командир и поторопится взять управление в свои руки, но Шамина не было. Опять началась «болтанка». Таня вспомнила описание трассы: на этом участке, как правило, почти всегда так. Граница теплого воздуха и холодного. Теплый — над полями, пашнями. Холодный — над лесом. Там, где они встречаются, возмущенный воздух достигает внушительной высоты. Значит, командир умышленно оставил ее одну именно здесь, на сложном отрезке пути. (Она не могла видеть, что Шамин тихонько открыл дверь в кабину и молча наблюдал за ее действиями.) Таня продолжала вести самолет прежним курсом, готовая в любую секунду к любым броскам, но и уже не было. Воздух спокоен, прозрачен, чист. Когда Шамин занял свое место, Таня уже была достаточно спокойна и даже не обернулась в его сторону. Волга под яркими лучами солнца поблескивала внизу серебристой сверкающей лентой. Командир взял управление. Усталость вернулась к Тане. Она чувствовала на себе короткие взгляды Шамина и его еле заметную улыбку. Она уважала Шамина: первый командир на новой работе, с кем придется летать, может быть, много месяцев. Появились облака: ровные, мелкие грядки, светлые, тихие. Десяток минут полета, и облачность оборвалась, как бы обрезанная гигантскими ножницами, перед городом, раскинувшимся на берегу широкой реки. Прикрытый прозрачной дымкой, он манил зеленью, площадями, сотнями домов, жизнью.