Дмитрий Кудис - Рубежи

…Почти ползком она притащила их на себе в школу. Дети поправились за неделю. Полина лежала в больнице месяц. Воспаление легких, плеврит. Больше в школе она не работала: в крови были обнаружены туберкулезные бациллы. Сама Полина об этом рассказывать не хотела даже ему, Николаю. Так, было и все… Астахов молча сжал руку Пакевина и ушел. Они поняли друг друга. Если бы можно было говорить так с Полиной! Почему в их отношениях все еще остается какая-то недоговоренность, чего-то не хватает. Последний раз они долго были вместе, бродили по тундре. Ему казалось, что она счастлива. Полина собирала цветы и складывала их в плотный букетик, при этом что-то напевала. У нее верный слух, приятный, чуть вибрирующий голос, и вся она, ласковая, красивая, как дикий цветок. И знал он, что не вовремя, может быть, некрасиво, неудобно… Яркое солнце, сырой мох, тишина. В ту минуту ничего не хотел он видеть, слышать. Бороться со своим чувством было невозможно. Оно вспыхнуло сразу, неожиданно… Может быть, грубо, он не помнит, целовал ее глаза, губы, шею… На одно мгновение перед ним мелькнул удивленный взгляд Полины, только мгновение, но его страсть передалась ей. Он любил это ответное чувство. Оно так же было внезапным, безудержным. Легкий стон звучал в его ушах, как сладкая музыка. Такие минуты в их жизни были самыми искренними… Обратно шли молча. Полину как бы кто подменил: не стало смеха, не было песни, и цветы она оставила там, на том месте. Он пытался говорить прежним тоном, целовал ее. Она сдержанно отвечала на его ласки, но не выходила из своей скорлупки. Потом сказала:

— Не то, милый, не то. Будь искренним до конца. Не неволь себя. Я благодарна тебе и за минуты. Может быть, это и закономерно…

Неужели она не видит, не понимает, что он любит ее, что и ему порой бывает трудно, что он старается забыть, почти забыл! Кажется, все дело в этом «почти». Как будет сегодня? Он сделает все возможное, чтобы было ясно и ничего искусственного. Он хочет ее видеть и любит, и в этом уже сомнения не было…

Полина ждала. В комнате было чисто, уютно. С раскрасневшимся лицом, не дав ему снять шинели, она прижалась к его груди. Целуя ее, он почувствовал запах вина и посмотрел на стол: свежие помидоры и чуть начатая бутылка красного вина. Николай слегка отстранился от нее.

— У тебя были гости?

— Какие гости? — она перехватила его взгляд. — Ждала тебя. Ты обещал прийти раньше. Мне тяжело было ждать, и я немного выпила. Я люблю тебя.

Ее глаза горели, и необычное возбуждение было тревожным, непонятным. Одно было достоверным: Полина радовалась. Чему? Не мог он знать в тот день, что́ она узнала, что́ поняла…

— Ты никогда больше этого не сделаешь?

— Не буду. Так, взгрустнулось немного. Нет, нет… Это даже не грусть, это что-то другое, очень приятное… Выпей и ты, чтобы мне было легче.

Странным и настороженным был ее взгляд. Николай не сразу ответил. Он любил ее вот такую, с горящими, влюбленными глазами, готовую ответить на его ласку, но мысль, обидная, неприятная…. Неужели она «подбадривала» себя вином, не надеясь на искренность своих чувств? Может быть, и раньше она поступала так, когда хотела любви, а ее не было? В глазах Полины мелькнули беспокойные огоньки. Она готова была вот-вот уйти в себя, и тогда опять чужая, непонятная… Николай притянул ее к себе, поднял на руки.

— Мой, мой! Я знаю, у тебя все еще… Ты думаешь о моем прошлом. Я вижу тебя насквозь и не обижаюсь… Так, иногда. И вино тоже. Мне хотелось сказать тебе об этом, и еще о другом.. Господи, пойми же ты! Всякая мысль о других приводит меня в ужас. Неужели не видишь! Все, что у меня есть в жизни, это ты.

Полина заплакала. Николаю стали понятными вдруг и ее замкнутость и ее любовь. Она страдала от прошлого больше. Его мысли она верно угадывала. Они выводили ее из равновесия и омрачали радость даже в те минуты, когда он ничего не помнил и ни о чем не думал.

— Прости. Тебе легко это сделать. Я люблю тебя, и ты это знаешь.

— Знаю. Но я хочу, чтобы ты был мой каждую секунду. Каждый день. Всю жизнь я искала тебя. Ты часто уходишь и не появляешься несколько дней, а я думаю: «А если это был последний раз?» С ума можно сойти.

Последний рейс затянулся. В Прибалтике несколько дней был туман. Вылет в условиях тумана — неоправданный риск. Шамин не очень переживал вынужденное бездействие, по крайней мере, внешне, но для Тани эти дни были мучительны. Она не скрывала этого, да и стоило ли скрывать? Шамин понимал ее состояние. Командир умный, осторожный человек и в беседах уводил ее от тревожных мыслей, но на этот раз это было невозможно. Предчувствие чего-то рокового, неотвратимого преследовало ее настойчиво, постоянно. Домой, к Дмитрию! Он опять один. Когда погода улучшилась и они в воздухе стали на курс, она подумала, что скорость их самолета не так уж велика.

И вот наконец она дома. Дмитрий днями пишет, пишет торопливо. На лице тяжелая сосредоточенность. Теперь у Тани как бы две жизни. Когда они рядом, она прежняя, ласковая, веселая, ни одного беспокойного взгляда. Только такой он и видит ее. Но, когда он занят или задумчиво смотрит в пространство, не замечая ничего кругом, Таня с отчаянной тревогой наблюдает за ним. Ей страшно… Она была у Василия Зиновьевича, была одна и узнала то, что должна знать жена. Не санаторий ему нужен, и ни к чему стали десятки пленок кардиограмм. Нужна спокойная жизнь, на которую он, Дмитрий, неспособен. «Лучше сгореть за день, чем тлеть годы».

Тане хотелось крикнуть громко, не сдерживаясь… «Димка, что же делать? Помоги мне!» Этот крик звучал в ней и только для нее. Вчера она разговаривала с Шаминым и начальником порта — летать пока нельзя. Ей предложили другую работу, временно, на месте, пока не поправится муж. Как сказать об этом Дмитрию? Как объяснишь ему причину, почему она на новой работе? «Смотрите за ним. Будьте рядом. Создайте ему покой. Может быть, рискнем на операцию… Если разрешат». Об этом говорил Василий Зиновьевич. О, она прекрасно понимала, что операция невозможна и что жене тоже не все можно говорить. Доктор часто навещает их. Говорят обо всем, только не о болезни. Шамин тоже приходит. Сегодня они придут с женами. Таня любила эти маленькие семейные вечера. Хорошие друзья у них. Шамин, со своей грубоватой откровенностью, убежденный материалист, и Шаталов, всегда оптимистически настроенный, начитанный и любопытный ко всяким проявлениям жизни, знающий и любящий жизнь. Два разных человека, они чем-то походили друг на друга. Фомин тоже любил такие встречи, и Таню это радовало. Вся ее жизнь теперь была подчинена одному желанию: все, что угодно, только бы Дмитрию было хорошо. Сказать ли сейчас, что она бросила работу, или потом, позже? Таня посмотрела через плечо мужа на исписанный неровным, торопливым почерком лист бумаги, прикоснулась губами к его щеке.