Геннадий Семенихин - Взлет против ветра

Корнов замолчал и стряхнул с идеально отутюженных светлых брюк просыпавшиеся хлебные крошки. Баталов одобрительно покачал головой.

— Ничего не могу сказать, регламент выдержан точно, товарищ Отто.

— О, дорогой Антон, вы же действовали на меня методом принуждения, а не методом убеждения.

Баталов басовито расхохотался:

— Так ведь я же генерал, а не председатель Общества дружбы ГДР — СССР.

— Да, — улыбнулся гость, — когда есть советские генералы, Обществу дружбы ГДР — СССР как-то спокойнее работается.

— Прекрасно сказано, Отто, — кивнул командующий. — Староконь, еще пару луковиц и огурцов. Допьем остатки. Иди и сам сюда, старый солдат. Втроем выпьем. Цумволь!

Они чокнулись и поставили недопитые стаканы на место.

— Хочу спросить, товарищ Корнов, много ли осталось в живых из вашей особой группы асов?

Морщины как-то глубже прорезались на лице у бывшего летчика.

— Э, товарищ Антон, что об этом говорить. Группа наша была очень маленькая, всего тридцать персон. Семнадцать погибли, и все на Восточном фронте. Трое умерли после войны. Из десяти оставшихся в живых девять живут в Мюнхене, Гамбурге и Франкфурте-на-Майне и ведут несколько иной образ жизни, чем я. Все

они члены одного из реваншистских обществ. Год назад получил от них письмо за всеми девятью подписями. Оно начиналось словами: «Мы, бывшие асы отряда «Великая Германия», проклинаем тебя, изменника и предателя, продавшегося коммунистам». И прочий бред вслед за таким началом. А сколько анонимок я получаю оттуда! У меня целая коллекция в кабинете. Если когда-нибудь заглянете в гости, продемонстрирую. А впрочем, призовем на помощь восточную мудрость: «Шакал воет, а караван идет». Ну, еще по глоточку!

— Послушайте, Отто, — предложил вдруг Баталов, — может быть, вам хочется забрать что-нибудь из этих вещей? — Он кивнул на картины и мебель. — Так вы говорите, не стесняйтесь.

— Зачем? — печально махнул рукою немец. — У вас все в таком идеальном порядке. Как в лучшем музее. А для меня мое прошлое — уже давно музей. Я рискую показаться вам назойливым, но если сильная тоска засосет вдруг по родному гнезду, я напомню звонком о своем существовании и еще раз попрошусь в гости. И надеюсь, что мой бывший противник по двум воздушным боям не откажет.

— Что вы, что вы, Отто!

Немец благодарно кивнул и жадно затянулся сигаретой.

— Даже в неправильно прожитой жизни есть свои светлые пятна, — произнес он извиняющимся тоном. — Когда я смотрю на эти картины, прикасаюсь к багету или подлокотникам кресел, я ощущаю пальцы матери и отца, жены Эльзы и детей, погибших в Дрездене при бомбежке. И я думаю, что далеко не во всем были они виноваты, если попали в этот чудовищный водоворот войны.

Баталов ничего не ответил. Он не был согласен с Корновым, но решил его пожалеть. Про себя еще раз подумал: «Был бы ты подальновиднее и решительнее — сумел бы и тогда воспротивиться действительности».

Гость уехал так же неожиданно, как и приехал, оставив свой домашний адрес и телефон. А у командующего опять полетели дни, недели и месяцы в заботах о боевой подготовке и жизни гарнизонов на земле. Лишь к концу года, в канун праздника Октябрьской революции, поздно ночью, раздался звонок от Корнова, но не из города, где он теперь обитал, а из Берлина.

— Товарищ Антон, здравствуйте! От всего сердца с праздником! Я каждый год праздную ваш Октябрь, и это всегда как рождение большой правды века. Буду смотреть парад с Красной площади. Я все парады из Москвы смотрю, когда есть возможность.

— Спасибо, Отто. Что у вас нового?

— Что может быть нового у шестидесятилетнего старика?

— Не прибедняйтесь.

Трубка молчала несколько секунд, затем Корнов сказал:

— Впрочем, у меня действительно есть одна новость, товарищ Баталов. Помните, вы меня спрашивали о судьбе нашего особого отряда асов? Они мне опять прислали письмо.

— Кто-кто?

— Эти девять, оставшихся в живых.

— И опять угрожают?

— Нет, нет, на этот раз тон очень миролюбивый. Приглашают на годовщину создания отряда в Мюнхен. Как вы думаете, товарищ Антон?

Комок жалости, и тревоги, и внезапного ощущения надвигающейся беды подступил к горлу Баталова.

— Дорогой Отто, откажитесь от этого приглашения! Боюсь, что это провокация.

— К сожалению, уже поздно, — донесся не очень веселый голос, — корабли сожжены. Придется ехать.

— Отмените свое решение, Отто, — заволновался генерал, — я вам очень и очень не советую ехать в этот бедлам.

Трубка молчала и после большой паузы деланно веселым голосом повторила:

— Уже поздно. И потом, вы знаете, я не умею менять своих решений. Тем более что мне очень надо сказать этим типам несколько слов на вашем родном языке.

— И все-таки я не советую, — мрачно заключил Баталов. — Ну а уж если обстоятельства побуждают, то ни пуха вам ни пера, товарищ Отто!

Через несколько дней вечером ему позвонила взволнованная Хильда Маер и заговорила по-немецки так быстро, что Антон Федосеевич вынужден был попросить ее повторить все сначала.

— Необыкновенная новость. Ваш фронтовой знакомец бывший барон фон Корнов наделал большой переполох. Его пригласили на большое сборище неофашистов и им сочувствующих. Прием происходил в огромном пивном баре. Туда понаехало много представителей иностранных газет, радиокомпаний и телевизионных студий. Председатель, предоставляя слово, говорил о Корнове, что он был подлинным солдатом великой Германии, наследником славного рода, непобежденным рыцарем, неподкупной совестью всей особой группы асов. А Отто вышел и заявил, что самыми мрачными годами своей жизни считает те, когда носил фашистский мундир, что он люто теперь ненавидит свастику и радуется тому, что ни в одной стране она никогда не станет государственным знаком. Начало его короткой речи было выслушано при гробовом молчании, а потом ветераны заорали, затопали ногами, засвистели. Но он их перекричал и заявил под занавес: «Будьте вы прокляты, фашистские подонки!» — и еще прибавил несколько таких крепких слов на русском языке, которые ни по радио, ни по телевидению передавать было невозможно.

— Его не побили? — рассмеялся Баталов.

— Нет. Он успел уйти и скрыться на такси. Вот все, что хотела я вам рассказать. Гутен нахт, геноссе Баталов.

Антон Федосеевич положил на рычаг отговорившую трубку и глазами столкнулся с фотографией аса. Стоя у самолета, барон весело подмигивал ему. Антон Федосеевич похлопал себя по крепкой шее.

— Ну и ну, — сказал он так, словно живой Отто Корнов стоял где-то рядом.

Но прошло три дня, и та же Хильда позвонила в одиннадцатом часу ночи, горестным голосом сообщила:

— В завтрашних газетах будет небольшая информация. В товарища Отто Корнова стреляли. Он тяжело ранен.