Борис Шустров - Белые кони

В Светлый я приехал на рейсовом автобусе, сошел на землю и сразу увидел Вадима. Он стоял возле барака стройучастка и курил.

— В город? — подходя, спросил я.

Вадим отбросил сигарету в сугроб и, помолчав, ответил:

— Юлия приехала. Ждет тебя у балка.

Я бежал напрямик по глубоким сугробам, падал, зарываясь в обжигающий снег, вставал, смеясь и отплевываясь, снова бежал и снова падал, и было мне весело и свободно, словно вновь явился тот яркий и радостный год. Пропадай, душа! Я проклинал себя, что мог дурно подумать о Юлии. Как только я смог так подумать! Юлия удивительная, нежная, любимая…

Я увидел Юлию на перекрестке дорог, чуть в стороне от балка. Она была в шубе, меховой шапке-ушанке и в высоких сапогах, она смотрела на меня.

— Как ты бежа-ал, — растягивая слова, проговорила она, глядя светло и послушно. — Милый…

По укатанной снежной дороге шли тяжелые МАЗы. Они шли и шли, обволакивая нас едкими выхлопными газами, а мы, обнявшись, стояли, смотрели друг на друга, не сходили с места, и какой-то водитель, распахнув дверцу, крикнул: «Эй, парень! Держи крепче! Убежит!»

— Ты убежишь?

— Милый, — повторила Юлия.

А МАЗы шли и шли по дороге, и было их много.

Я ни о чем не спрашивал Юлию, ни о Петре Ильиче, ни о муже, ни о том, почему она решила приехать ко мне. Нам не было никакого дела до других, не было ничего прекраснее нашего балка, притихшего на краю земли, и мы оба поняли, что счастье — это когда рядом тот, без кого невозможно жить. «Глупая, глупая, — повторяла Юлия. — Мне казалось, что для счастья достаточно, чтобы тебя любили. Я обкрадывала себя. Ведь счастье для меня ты. Твои губы, волосы, глаза, весь ты…» — «Солнышко мое! Радость… Юля, Юленька, Юлька, родная… Ты прости меня». — «Это ты прости. Я во всем виновата». В балке было тепло и тихо. Ничто не предвещало беды.

А беда была уже рядом. Она неслась к нам через дикие безбрежные тундры, и первые ее змейки уже осторожно лизнули наше окно…

Телефон зазвонил резко и требовательно. Я взял трубку и услышал громкий голос Витахи Кузнецова:

— Кончай ночевать! Аврал! Предупреди по дороге ребят!

— Что случилось? — тревожно спросила Юлия.

— Ничего страшного. Небольшой аврал. Это у нас бывает, — успокоил я ее.

— Приходи скорей, — попросила она.

Я скатился с крыльца, и тут же мощным порывом ветра толкнуло меня в грудь, завертело в снежной секущей мгле. Из балков, из палаток черными тенями на фоне затуманившихся огней выбегали люди, ложась грудью на ветер.

С трудом добираясь от балка к балку, я стучал в дверь, с усилием открывал ее и кричал об аврале. Ребята быстро одевались и выскакивали на волю.

На участке, до которого я наконец-то дошел, уже работали. Откуда-то выскочил Витаха и заорал:

— Крепи краны!

Пурга набирала силу. С кем-то, чьего лица я так и не разглядел, а голоса не слышал из-за ветра, я затягивал тросы в узлы, таскал какие-то ящики, все ярче ощущая в себе тревогу. Мело сильно, но не первый и не последний это буран, бывало и похлеще, но тревога не проходила, и часа через четыре, когда все было подогнано, укреплено и укрыто и Витаха, выделив для дежурства человек шесть, отпустил остальных по домам, я кинулся к своему балку так, будто совершенно точно знал, что он разваливается от ветра или горит. Балок стоял на месте, его даже несильно занесло, уютно, мирно светилось оконце. У меня отлегло от сердца, но едва я открыл дверь и увидел Юлию, во мне снова что-то дрогнуло. Юлия, с заплаканным, растерянным лицом, стояла возле окна, держала в руке телефонную трубку, запальчиво говорила что-то, чего я не успел расслышать, потому что, оглянувшись на заскрипевшую дверь и увидев меня, она разом умолкла и лишь повторяла одно и то же: «Да. Да. Да…» Положив трубку на рычаги, она некоторое время стояла молча, глядя в окно, в стекла которого звонко стучал снег, потом, не глядя на меня, оделась и сказала:

— Я хочу домой.

— Петр Ильич? — спросил я, кивнув на телефон.

— Не важно. Ты можешь доставить меня домой?

— Дороги замело. Автобусы не ходят.

Я глянул на Юлию и оторопел: она смотрела на меня как на врага. Правда, она тут же подошла ко мне и уже другим тоном, жалким и просительным, повторила:

— Мне нужно в город. Как ты не понимаешь?!

— Идем.

Вадима я нашел там, где и ожидал найти. Он сидел за своим обшарпанным столом в пустом управлении стройучастка и обзванивал дежурных. Я подождал, пока он положит трубку, и сказал:

— Ей нужно в город.

Вадим посмотрел на Юлию, на меня, снова на Юлию, проговорил негромко, не для нас, точно мы его и не интересовали:

— Так. Вездеходы в разгоне. «Козлом» не пройти. МАЗом тоже, — подумал немного и поднялся, резко опустив руки на стол. — ГАЗ-47 гонял? Знаю, знаю. Это я для страховки. Права с собой? Нет. Ну ладно. Обойдемся.

Он подошел к сейфу, стоявшему в углу, такому же обшарпанному, как и его стол, извлек оттуда связку ключей, снял с кольца один, маленький, похожий на ключ английского дверного замка, и молча направился к двери. Мне не нужно было объяснять, что это за ключ.

Мы вышли в гудящую черную ночь. Буран вступил в полную силу, выл, резал снеговыми хлыстами, гудел и гремел в каркасе и переплетах башенных кранов. Двери пакгауза замело, и минут двадцать мы потратили на то, чтобы отбросать снег. В глубине бокса отражением уличных фонарей и прожекторов засветились рефлекторы новенького вездехода. Это была одна из двух машин, которые мы получили совсем недавно. Вадим подал мне ключ. Открыв дверцу кабины, я помог Юлии сесть в машину и сел сам. Вадим дождался, пока я выведу вездеход, закрыл тяжелую дверь пакгауза, набросил пудовый замок и, подойдя к машине, всунул голову в наполненную ровным гулом мотора кабину:

— Смотри, Толя! Ну, счастливо!

Тронулись. Все слилось: шквальные удары ветра на открытых местах по тугому брезенту кузова, темные, со слабыми подфарниками машины, застигнутые бураном, с включенными моторами и привычно спящими шоферами в наглухо задраенных кабинах, кем-то впопыхах брошенный поперек дороги грейдер, который пришлось объезжать, а правильнее, обползать по зыбучим, словно песок, заносам. Ахало спереди так, что, казалось, вот-вот не выдержит, разлетится на мелкие осколки лобовое стекло, а на реке, где валились откуда-то целые сугробы, твердые, как сахарные глыбины, садануло так, что Юлия испуганно вскрикнула. За всю дорогу она не проронила ни слова, сидела, подавшись вперед, вцепившись в металлическую скобу, и лицо ее, подсвеченное снизу и чуть сбоку контрольными лампочками со щитка, было сосредоточенным и мрачно-спокойным. На меня она старалась не смотреть. Лишь когда я остановился у ее подъезда и помог выбраться из кабины, она взглянула на меня и вымученно улыбнулась. Не оглядываясь, на ходу роясь в поисках ключа, она побежала наверх.