Аскольд Якубовский - Квазар

Несмотря на такое легкомысленное занятие, он был хмурый и смотрел на Павла с Гошкой угрюмо из глазных темных впадин, подчеркнутых синяками.

— Идите сюда, гады, — приказал он.

Подошли.

Гошка поздоровался за руку, присел рядом.

Павел же повернулся и быстро пошел в глубь сада.

— Ты куда? — крикнул ему вслед Гошка.

Павел рукой махнул — ну, мол, вас! — и исчез за яблонями. Гошка сначала рассердился, но предположил, что у Павла, быть может, пошла кровь горлом, а он стеснителен. Гошка побежал искать его.

Нашел Павла по шуму кашля.

Тот стоял рядом с бетонной плевательницей и кашлял неудержимо, трескуче, держа грудь обеими руками. Губы прыгали, глаза тоже.

— Что ты? Что с тобой?

— Так… — прокашлявшись, буркнул Павел. Он тяжело дышал. Гошка вспылил:

— Ври! Заработался до смерти!

Гошка наступал, грозя пальцем: ему захотелось ударить Павла за глупость.

— Меня не обманешь! Уморить себя решил?

— Глупости, — говорил Павел.

— Меня не проведешь… Свихнулся из-за бабы! Все мы, русские, такие. Если баба, то подавай идеал. Если работа, даешь верх, а там хоть сдохни. Ты бы хоть способ выбрал приятней. Погляди на себя — покойники красивее.

— Глупости…

— А достигнешь, картинки-свои будешь здорово писать да помрешь. Зачем это? Ты думай.

И было все так — и не так. Сейчас было совсем другое. Павел видел — среди осеннего кованого золота сидела полосатая пижама и жрала яблочки, глотала их, переваривала, убивала дорогое всем людям время. Вспомнилось, была у истребленных конкистадорами инков подземная комната, в ней стояли растения, выбитые из мягкого золота: стебли их, листва. Была вторая комната, где стоял маис из серебра с золотыми початками. Археологи ищут эти подземные комнаты по сию пору. А здесь, без поисков, было растительное золото.

И среди природных золотых сооружений удобно сидел человечек в пижаме, лысый и жирный. Сидеть ему еще лет шестьдесят. За это время он съест, кроме яблочек, несколько тысяч красивых птиц, несколько десятков добродушных коров, тонны другой живой пищи. А зачем? Но если подойти к нему и сказать:

— Слушай, дрянь! Ты скоро перестанешь отравлять воздух?

— Лет через сорок после тебя, — ответит Мишка. — Ты сдохнешь, а я буду жив.

Мишка напугал его. Суть таких тяжела, кругла, не зацепишься, милицию не позовешь.

«Как же так может быть? — думал Павел. — Чего-то я не знаю, мне не говорят. В жизни притемнены для меня какие-то ее части. Потому мне жизнь и кажется ночным лесом с путаницей его троп. Все идут и приходят, куда им нужно, я же спотыкаюсь, устал».

«Нет для меня ничего тяжелее осени, — думал Гошка. — Весной тоже шевелится туберкулез и вспоминается недожитое. Но там есть глупая надежда. Смотришь — на деревьях, вроде бы мертвых, проклевываются свежие листочки. И перекидываешь это на себя. А осень безысходна. Сегодня хорошо, завтра — сырость, через неделю — снег, и за ним трескучие морозы на половину года.

Есть такие — любят зиму. Мамаша, например. Обосновывает: «Хоть от огорода вздохнуть». И верно — огород на ней лежит целиком, она его тянет.

Мамаша… Иногда кажется она мне недалекой и милой старушенцией. Порой же думается, все беспокойное она прячет, чтобы быть свободной для простых и нужных жизненных действий. Это все равно как если нести груз в рюкзаке. Я запросто унесу на горбу два пуда, а в руках не смогу. А в жизни я все-все несу в руках… Положим, вопрос ценности… Вот корит меня Павел, а сам я согласен только на самое лучшее.

Уверься я, что сделаю невозможное другим, и стал бы делать. Но если не могу, зачем себя затруднять?

Я привык к безделью. Привычки врезаются. Взять пустяк, в детстве я лазал по соседским огородам. И сейчас норовлю. Пример? Живу на пенсию, а ведь крепок, и работать если захочу, то смогу.

О чем я?.. О Пашкиной самопеределке. Живет он с полным убеждением своей нужности. Но люди не гусеницы, в них должна быть обида на свою малость. Видимая бесполезность гусеницы и полезность человека — разные вещи. Умри я, ничего не изменится, ни один атом не шевельнется.

Овраг будет раздвигаться, халупа — разваливаться, солнце выходить и заходить. Пашка — заполнять город своими картинками. Умрут гусеницы, и сразу зашатается природный мир: там все связано — хищники и жертвы, добрые и злые, дебет и кредит.

…А в Павле наклевывается что-то, он добьется, если не откинет тапочки. Да, о чем это я… Вот взять меня: я никому не нужен, поскольку нужного не делал и не сделаю, разве только дитенышей напложу. Хилых. Нет! Дитенышей не будет.

Тубик должен быть одинок — такое мое мнение. Он должен быть честен, должен сказать себе: «Я могу заразить других, дать плохую наследственность, я опасен. Хотя мне и трудно, и обидно, но я должен, я обязан быть один». Я понимаю, но не могу без людей, вот в чем зло. Знаю, все ко мне относятся с отвращением, все! Оно в вечной помощи со всех сторон, в подачках (в школе мне и отметки завышали). Звери разрывают больных в стае, и это — естественно. Человека добивают жалостью.

Я бы, может, хотел, чтобы потребовали с меня работу, чтобы спросили, почему, мол, ты, гнилая душа, живешь паразитом? Схватили за грудь и трясли и спрашивали: «Почему? Почему? Почему?» А то кинули пенсию.

Осень тяжела для меня, невыносимо тяжела. Живи я лет через полста, то свистал бы на личном самолете по шарику, удирая от осени. Лето в Сибири, а там Африка, Австралия…

Где там Михаил? Выпить с ним, что ли?»

Хороша бывает поздняя, теплая осень в Сибири.

В атмосферном покое — ее прозрачность, алюминиевое солнце, голубые дома: богатство тонов старых крыш и заборов. А деревья? Голые, но не зябнут. Тепло!

Кора их поблескивает, почки набухли.

Налетит шквал — и мотает, и свистит, и крыши пробует. Глядишь, и завернет кровельное железо в трубку или толь сдерет и пустит лететь.

Ясный день — и эти же деревья роняют две спокойные тени — одну синюю и серую ее подружку. И много листвы, вороха ее, путающиеся в ногах, шипящие на асфальте. Появляются ценители лиственных букетов. Велика их радость, когда на одной ветке сойдутся две крайности: прошлая листва и обманутые теплом новые листики рвут кожу почек.

Но и плохое в такой осени — все в городе двигалось неделово.

Брали люди замазку для окон, свежую, липкую, пальцы не оторвешь. И вроде ни к чему была им эта замазка.

Куплено и принесено стекло для окна. А стоит ли его вставлять? Что, пора купить уголь на зиму?.. А вдруг не будет этой самой зимы?

…Тетка говорила Павлу, разминая глину для починки стены:

— Слышь, ты не читал в газете, может, зима нынче отменена?

— Потерпи, будет.

— Отчего уголь в гортопе не выписал? Морозов ждешь?