Аскольд Якубовский - Квазар

Нужно возбуждение страшной живучести организма. Кошачьей живучести! Может быть, разряд электричества… Сложно, все так сложно».

При банальном туберкулезном процессе, самом простом, он смело прописывает инъекции стрептомицина по пятьсот тысяч боевых единиц. Если бы сразу стрептомицин попадал в легкие, то гибель бактерий была бы неизбежной и быстрой. Но тот из мышцы (внутримышечная инъекция) попадает в кровь. Казалось, все опять-таки ясно: кровь принесла стрептомицин в легочные ткани и убила палочки Коха. На самом же деле стрептомицин не попадает в легкие, он только возбуждает сложную систему нервных импульсов. И в больном организме появляются лечебные силы, еще не вполне выясненные. «Когда мы все до конца выясним? Когда?…»

Иван Васильевич вышел на улицу.

Поежился — все деревья были зимними белыми деревьями, весенний черный сад — зимним садом.

— А насыпалось это за какие-то два-три часа! — с гордостью сказал старичок. — Сибирь! Здесь снега хватит на половину шара.

— Кажется, зима нынче никогда не кончится, — ворчливо отозвался Иван Васильевич и скосил глаза на Катино лицо. Синевата. Надо сказать, что простудится, но уж пусть мерзнет, снежница.

— Зима нынче никогда не кончится, — повторил врач, и никто ему не ответил.

Только грустная ворона посмотрела с ветки дерева. Она (казалось Ивану Васильевичу) тоже думала: «Нынче зима никогда не кончится». А воробьи печатали и печатали крестики по снегу. Они чирикали весело и громко.

Это воробьиное непонятное веселье раздражало. Казалось, они ждут чего-то.

А небо безнадежное — тяжелое, серое, без голубой трещинки. Но вдруг подул очень теплый ветер, и прямо на глазах, в считанные минуты грифельное небо раскололось, из-за него проглянула синева спрятанного летнего неба.

Тучи пронеслись вспугнутым стадом небесных чудовищ и ушли за город, за реку. Исчезли.

Иван Васильевич увидел то, что редко доводится видеть занятому человеку — удар тепла. Широко ворвалось солнце. Снег стал поразительно быстро таять. Забулькало со всех крыш и всех деревьев. И с каждой ветки и каждой крыши стекала струя.

И родились, загремели миллионы ручьев, заблестели все крыши, все мокрые древесные тела.

Иван Васильевич, Никин, Жохов и Катя от обильной воды ушли на первую ступеньку лестницы. На них дуло тепло, приятно. Обогнув угол у их ног, в скоропалительном буром ручье и в направлении города плыл, барахтаясь и дергая лапами, большой водяной жук.

1962—1969

Петр Васильевич выстрелил в пустое небо и положил ружье. Сказал:

— А теперь — хоть по часам: через десять минут явится. Ручаюсь. Засекай.

Я кивнул, покосился на часы и занялся бутербродом. Такое уж у нас с Петром Васильевичем обыкновение — закусить перед охотой. И нездорово это, и бесполезно — все равно протрясется, но привыкли.

А перед этим мы шли от станции — узкой, пыльной дорогой, с обильными следами прошедшего коровьего стада.

Потом свернули на тропинку, перешли поле и сели перекусить. В стороне за осинником угадывалась — по торчащим антеннам телевизоров — деревня.

И сюда должен был прийти пес со странной кличкой — Колбасник. «Гм, должно быть, большой любитель колбасы», — подумал я. И потребовал объяснения. Оказывается, появился здесь Колбасник года три-четыре назад. Сначала он был толстопятым щенком, восторженным, ушастым и прилипчивым, как репей. От нечего делать (деревенские псы спят дни напролет) щенчишка бегал с приезжими охотниками на охоту. Его подкармливали.

Жил щенок у своего деревенского хозяина на хозрасчете, что добудешь, то и съешь. Щенок стал шевелить мозгами. В первую свою осень он недурно гонял зайцев и подавал из воды убитых уток.

Следующую осень лопоухий употребил на освоение охоты за полевой дичью — тетеревами и куропатками. А по слухам, в этом году осваивал высший класс работы — по бекасу, птице верткой, осторожной и малозапашистой.

Доходы его от бессобашных охотников (охота без собаки — пустое занятие) были нерегулярны, но объемисты. Огромный капитал, заключающийся в обглоданных костях и хлебных корках, был закопан предусмотрительным Колбасником в самых различных местах.

Он был умен и понимал, что охота — сезонное явление, щедрые охотники — благо скоропреходящее, а кости и сухари всегда могут пригодиться.

Псы-кладоискатели грабили работящего Колбасника, наскакивали на него. Поэтому он всегда ходил свежепокусанный. Отношения его с охотниками были деловые — он искал дичь, плотно кушал, прятал кости и провожал охотников на станцию.

Минуло десять минут и еще десять — Колбасник не шел. Петр Васильевич взволновался, — он крепко рассчитывал на содействие Колбасника. Даже приготовил колбасу — подешевле.

Он поднялся, всматриваясь, крупный, пухлый мужчина в зеленом. Сложил лоснящиеся губки красной трубочкой и засвистел: фью, фью.

Полевые травы зашептались. Из-за реденького кустарника выглянул щетинистый зверь земляного цвета, вернее, цвета черного коврика, исшарканного грязными ногами.

Из травы торчала усатая и бородатая голова с репьем на макушке.

— Бррр! Ну и урод, — сказал я.

Пес, застенчиво извиваясь, подошел к нам.

Он был в жилете из репьев, и вместо одного хвоста носил три — один большой, главный, и два поменьше, ответвлениями — все репьястые.

Но я глядел на голову странного пса. Она поразила меня величиной. Два мощных бугра, разделенных бороздкой, вздувались так высоко, что образовали подобие лба. А из-под него, из щетины, светились прекрасные, золотистые глаза.

— Сюда, сюда!

Петр Васильевич звал, шлепая себя по ляжке. Пес прилег и пополз. Вот он рядом. Пересилив брезгливость, я протянул руку — погладить. Щетинистый взвизгнул и заскулил тоненько, умоляюще.

— Боится. Лупят его за охотничьи похождения, — пояснил Петр Васильевич. — Дома не сидит, бегает… Что поделаешь, любит колбасу…

Я почесал за грязным ухом. Колбасник пискнул и обшлепал мою руку языком. Мне стало как-то неуютно. Пес поражал не деловитостью, а несчастьем, забитостью. Я решил — деловые его качества проявятся после охоты, при расчете. Будет ныть, клянчить.

…Колбасник прилип ко мне решительно и сразу.

— Ишь, черт троехвостый. Но ты не задирай нос — он такой, всегда вязнет к незнакомым, — басил Петр Васильевич, поспешая за нами.

Шли мы где полем, где лесом — лысеющим, с огрубевшей травой. Взлетала серая птичья мелочь. Перепархивали, взвизгивали дрозды. Осенний дрозд — почти охотничья птица. Ее приятно стрелять — мимоходом.