Альберт Усольцев - Есть у меня земля

— Ну, во-первых, друзья, спасибо за проводы. Спасибо и вам, Николай Ермилыч, за доброе слово. Плохим или хорошим я был сослуживцем, не мне судить. А уходя, я хотел бы сказать вот о чем… Правильно, подарили мне однополчане «Ключ надежды»… Вот он, — Евстрат Кондратьевич достал из кармана и показал небольшой, занятно исполненный мастером складешок с множеством складывающихся пластинок. — По «идее» моих друзей военных, этим ключом можно включить зажигание в машине любой марки. Символ, конечно дело. Не пробовал я запускать моторы с его помощью, да и вряд ли это возможно. Но смысл в ключе есть, не зря его назвали «Ключ надежды». Надеялся я, да и мои фронтовые коллеги об этом намекали, что ключом этим буду открывать души человеческие и сердца, ведь механику, кроме досконального знания машин, и это требуется не вторым делом. Вот прошел я после фронта остаток своей рабочьей жизни, не жалуюсь. Всяко не одинако жил, и с вами спорил, ругался, наказывал, не без этого… Но в одном, как кажется мне, я не потрафил — прежде мотора да кабинки душу шоферскую открывал… Не без помощи памятки этой фронтовой… Символ, само собой… Но помогал он мне жить, скажу вам честно и без утайки. А сегодня хочу я передать «Ключ» нашему… теперь уже вашему новому механику Алексею Степановичу Жилину.

Алексей не сразу понял, что это о нем сказал Корчагин. Раньше никто не называл Алексеем Степановичем.

Евстрат Кондратьевич подошел к Алексею.

— Держи, Алексей Степанович, «Ключ» и знай, что надеюсь я на тебя. Отец твой погибший надеется. Все мертвые надеются, а живые… живые ждут дела!

Отдал «Ключ», минуту постоял, словно размышлял — возвращаться ли к трибуне. Решил не возвращаться.

— За совместную работу всех благодарю. Если не забудете старика и пригласите на сенокос, буду рад. Самое время мне завести корову да молочка парного попить… Всю жизнь мечтал, а времени вот не было… для парного-то молочка.

Смех водителей заглушили звуки «туша», который играл авторотовский оркестр.

Осенью начинаются деревенские свадьбы. И время само способствует великим торжествам; с урожаем решено, убран хлеб, авансирование по колхозам провели, есть на что свадьбы играть, одним словом, большие заботы старого года отошли, а новые не наступили, дав деревенскому человеку маленькую временную прогалинку, в которую полагалось быстро, но без особой суеты, уложить давно задуманное семейное дело. Свадьбы в деревне задумываются основательно, издалека, хотя и справляются по-разному.

Алексей с Тоней решили свадьбу большую не разводить. Посидели, посчитали — ровно два десятка гостей. Была бы жива мать, свадьбу разом расплановала. Хорошо, что на огонек, как будто невзначай, забежала Гутя. Дело сразу настроилось: мысленно Гутя и места каждому определила в небольшой горнице дома, и прибор перед каждым поставила, и первое-второе распланировала, и графинчики наполнила, тоже, конечно, пока а уме. «Давайте денежки, — Гутя назвала не слишком великую сумму, — и я вас женю. А кто вас еще будет женить, кроме меня? Была бы Соля, мамка, а так только я…»

Молодые несказанно обрадовались: как здорово все получилось. Не кто-нибудь взялся за дело, а сама Гутя Куркина!

За ужином Алексей негромко, будто боялся кого-то потревожить, сказал:

— Давай, Тоня, перед свадьбой съездим на родину моего отца, а? Он ведь не здешний, не Степновский. Выселки Одинушки не так далеко. Мотоцикл я у Матвея Куркина возьму.

— Давай, — согласилась Тоня.

Алексей давно подумывал о такой поездке, но за делами все как-то откладывал.

«ИЖ-49» нес их по проселку…

Алексей любил этот мотоцикл, двухцилиндровый, двухтрубный, могучий. Особенно удобным было второе, для пассажира, сиденье: как королевское кресло. Оно стояло намного выше водительского, и пассажир восседал в нем донельзя величественно и неприступно. На втором седле «ИЖа» заметным становился и парнишка-недоросток, и хиленький старикашка, и девчушка-недомерок.

До Одинушки, где родился отец, долетели за скорый час. Алексей даже озлился на себя: «Такая близь, а ни разу не выворотился побывать на отцовской земле!»

Блеснула остро отточенным серпом река Исеть, такая же немноговодная и нерасторопная, как и Миасс. В недальних километрах Исеть и Миасс сливались; неброско, неярко, безо всяких там бурунов и течений, разом, жарко, как давние влюбленные, обнимались, навсегда, навечно собираясь жить вот так, вместе: дружно и крепко. И названия сходились: Исеть — Миасс. Сюда и решил Алексей первым делом повезти Тоню. Красоты диковинной там не было: обычные берега, поросшие тальником, две степные речушки сливаются тихо, будто входят друг в друга, ни тебе водопадов, ни тебе сшибки течений — все мирно и просто.

Но эта была отцовская земля.

Алексей помнил по рассказам матери приметы отцовского дома, но не смог сейчас отыскать даже места, где он стоял. «Живым» на Одинушке был один домик пасечника Анкиндина Мишагина, который и не переезжал на «центральную усадьбу» из-за своей пасеки: чуть поодаль на заросшем березой взгорке устроились его ульи. И гречишное поле-сотка рядышком желтело.

Анкиндин Мишагин долго присматривался к незнакомому парню, что бродил от одной усадьбы к другой, потом вышел из ограды вроде как бы посмотреть мотоцикл, даже потрогал стекло фары и посидел на первом, водительском, сиденье. И когда Алексей с Тоней возвратились, сказал извиняющимся голосом:

— Не в обиде, дружки, ежли я на вашем «козлике» попримеривался?

— Что вы, какая обида.

— Сам такой собираюсь завести, токо старуха шкварчит: по сударкам, грит, будешь от меня тайком шастать.

Алексей расхохотался, вот веселый старикан, лет за семьдесят ему, а он такие мысли да разговоры. Невысокий, крепконький еще в руках и ногах, с веселой окладистой бородой. На всем его невзрачном лице единоличным хозяином чувствовал себя нос: широкий в основании, с заметной горбинкой и как будто с кожей разного цвета — видно, часто обмораживался в зимнюю стужу.

— Не понял я вас, — сказал Анкиндин, — походили-посмотрели, ровно уполномоченные какие.

— Степана Жилина вы не помните? — спросил Алексей.

— Это Степку Жилина? Да помню, как забудешь хорошего человека: как он коней ковал. Как ковал! Единолично тогда еще жили, у Рыжка моего копыто чуть не напополам треснуло… Ну, думаю, придется вести меринка на мыловарку. А Степка поглядел, покумекал около копыта да так подковал, что Рыжко на лошадском языке готов ему был сказать большушшое спасибо. А ты, выходит, его сынок?

— Выходит, так. А где он жил… Где дом их стоял? — поинтересовался Алексей. — Я ведь ни деда, ни бабушки в живых не застал.

— Дом — шибко сказано. Изба у их была… А стояла она на том месте, где и ты стоишь.