Вячеслав Шугаев - Избранное

Зимой я уже был на нефтепроводе, приглядывался, заводил знакомства — дело представилось мне достаточно наглядным и живым, люди — один другого лучше. Таборились нефтепроводчики за городом, в чистом поле — пейзажная стихия прямо-таки рвалась в замышляемую повесть. Мы сошли на станции Зима, нефтепроводчики стояли на берегу Оки, на зеленом приволье, в зеленых вагончиках без колес. Заглянули в пресс-лабораторию, где жил знакомый мне дозиметрист Эдик Быстров. Рентгеновскими лучами он проверял, надежно ли сварены трубы. У Быстрова бывало свободное время, и он согласился быть нашим «штатным» провожатым.

Потихоньку зажили мы на трассе: гостили в вагончиках, с шоферами трубовозов ездили на полигон за трубами, перекуривали, усевшись на траншейном отвале, со сварщиками и трубоукладчиками, помогали Эдику Быстрову таскать его дозиметрические снасти, запоминали разные байки и истории, которыми полна жизнь кочующих строителей, — все вроде было ясно, вот она, бесхитростная, здоровая трудовая жизнь, тянется и тянется, как нитка нефтепровода. Но мы уже чувствовали, что пространство повести слишком велико для изъявления одних восторгов, нужна была драматическая какая-то пружина, сжимавшая бы, напрягавшая это пространство и, как нам казалось, драматического «сжатия» повествования следовало искать не в характерах, не в столкновении их, а в каком-то событии, в какой-то производственной ситуации, вокруг которой бы и закружились все действия и все характеры.

Мы приставали к Эдику Быстрову: ну что у вас такое может случиться, что всю жизнь с ног на голову поставит? Какие у вас могут возникнуть неприятности, ссоры, предположим, с поставщиками труб, с заказчиком, с трестовским начальством? Эдик отшучивался: с ног на голову — задержка зарплаты, землетрясения, трубоукладчики запьют. Неприятности — по болоту трубу тянуть, трестовское начальство голову снимет, если план сорвем, — наконец он искренне возмутился: да зачем вам это надо?! И неприятностей, и ссор всяких у нас — куча, ну а как же без них, — шумим, жмем друг на друга, и поставщики подводят, и начальство хамит — все есть! Читать только про все это скучно. Производственные конфликты все до одного знакомы, а вот про свою жизнь ничего не узнаю. Почему так? Вот нашего начальника участка возьмите. Мужик лет тридцать по трассам. Волк. Никогда не дрогнет. А тут вот, ну, в этих местах, скрутило мужика. Завел любовницу, все дело забросил. Семья на него жалуется, из треста комиссии приезжали, прорабатывали его, внушали ему, выговор влепили. А он не отстает от этой девки. Вот напишите про это. Почему его так скрутило?

Мы поморщились — подумаешь, страсти какие, любовницу завел. Мы-то уже представляли, как на этих зеленых просторах случится у нас схватка между нерадивостью, бесхозяйственностью и принципиальностью, совестливостью, между рабочей гордостью и холодным карьеризмом, и не собирались отступать от взлелеянных представлений. Впоследствии нашего героя, молодого человека с детски незрелой душой, мы снабдили профессией дозиметриста и заставили отчаянно бороться с начальником-очковтирателем: начальник принуждал нашего героя принять плохо, наспех сваренные швы, дабы не сорвался месячный план, а вместе с ним и премиальные, и знамя передового участка.

Сочиняя повесть, мы уже не сидели плечом к плечу за одним столом. Видимо, настигало уже нас сознание несовместимости тишайшего, только в одиночестве смелеющего бега пера и какого-то декламационно-неестественного отбора слов, вроде бы замерзавших, твердевших от нашей двугласности. Мы подробно обговаривали, продумывали несколько глав и расходились по домам, выписывались и начинали стыковать главы, сваривать на манер нефтепроводных труб. Жаль, возле нас не было какого-нибудь дозиметриста, который мог бы «просветить» наших героев и, поскорбев над их неуклюжими и наивными попытками казаться исключительными, обратился бы к ним примерно с такой речью: «…вы были людьми, и ваша внешняя и внутренняя жизнь так же исполнена поэзии, так же любопытна и поучительна для нас, как мы и наша жизнь в свою очередь будем любопытны и поучительны для потомков. Вы были такими же действующими лицами всемирного великого зрелища, с незапамятных времен представляемого человечеством, так же добросовестно разыгрывали свои роли, как и все люди, и так же стоите воспоминания».

Публикуя повесть в 1965 году в альманахе «Ангара», мы назвали ее «Сколько лет тебе, парень?» — все-таки пробилась в ней, видимо, благодаря раздельной работе, достаточно серьезная мысль о позднем взрослении нынешних молодых людей, о их неумении и нежелании «строго спрашивать с себя», отвечать за свою жизнь перед обществом… Конечно, альманашный заголовок с излишней газетной бойкостью и прямотой ставит вопрос, но и для отдельного издания мы придумали не лучше — «Мы придем в город утром» — враз не отстать было от дурной многозначительности.

Еще через год, опять летом, мы затеяли длинное путешествие: от истоков до устья Лены, и еще не знали, пересаживаясь с буксиров на самоходки, с теплоходов на лихтера, что тихо плывем к устью нашего соавторства, к закату его и погребению. Попробовали написать несколько очерков: «Луна стоит на капитанской вахте», «Влюбитесь в зеленую Лену» — и поняли, что по горло сыты этой патокой. А тут еще в каюте с нами жил стажер-рулевой, ремесленник из Усть-Кута, рыжий, тихий мальчишка. Он спал на верхнем рундуке и, свесив голову, подолгу наблюдал за нашими стараниями. Однажды вздохнул: «Ох, ты! Сколько слов составить надо и чтоб все складно было». Мы смущенно засмеялись и при нем больше не писали. Почему-то его «складно» мы восприняли как «вранье», «небылица», как нечто очень отрезвляющее.

Потом, с некоторыми смешными теперь, трудными и нелепыми разговорами и сценами, мы решили с Юрой: пора уж каждому приниматься за свое.

С Распутиным мы написали повесть «Нечаянные хлопоты». Напечатал ее журнал «Наш современник» в 1969 года. А начинали мы ее, вернее, додумались до совместного сочинительства летом 1967-го.

В конце июня — уже листва налилась темным, выбродившим соком — встретились мы возле Ангары и, как любили в те времена, закружили по низеньким, неторопливо стекавшим к реке улочкам, по их летнему, празднично-зеленому переплетению. Вроде и виделись почти каждый день и почти все слова перевели на «вольный пыл бесед», а тем не менее затягивало это кружение, это исполненное юношеской, неостывающей доверительностью единение. Видимо, бывает в товариществе пора, не терпящая будничного течения чувства и как бы требующая ежедневных доказательств, что оно свежо и полно сил и продолжает возносить нас, кружить, неизъяснимо волновать.