Алексей Тверяк - Сила

ОВ-В-ВО-О-О-У-УВ-В!.. В-ж-ж-ж-ж-ов-во-о!..

Стелет ночь длинные, седые космы, обвивает ими воротние столбы, хлещет по стенам изб дворов и с каждым новым ветровым толчком уносит их через поле к сосновому леску. А там — кидает их в мягкую пуховую постель, с размаху прилепляет к сосновым стволам и угомоняется до нового слезного взрыда, до нового ветрового толчка.

Об каком таком покойнике плачет ночь, кого провожает в несусветную могильную темь? Может и знает она, да разве у ней выпытаешь? Не скажет безъязыкая, только стоном ответит, взовьется взрыдом и завоет, распустя долгие космы к лесу.

Однако, для Акима Ольхи эта ночь — самая приятная. Недаром до революции еще говорил про него поп, что связался Аким Ольха с нечистым, продал ему свою душу.

Вот поди ж ты… Кому другому с печки не сойти в эту непогодь, а Аким Ольха рад-радешенек.

С вечера залез на полати, отлеживался, отхрапывался в потолок. Около полатей свешивается с потолка лампадка, вместо ночника. Аким ее приспособил для удобства, — ляжет на полатях, реденькую черную бороденку уткнет кверху, над лицом свесит жилистой рукой книжицу и читает. А свет — от лампадки. Чем зря торчать ей около ненужных богов, пущай пользу свою малую приносит.

С вечера задремал Аким Ольха. Сладостно задремал, до того, что слюна по бороде потекла. Даже что-то хорошее сниться начало. Да только прохватился от женкиного окрика:

— Аким! Вставай скорей. Урядник к нам идет…

Кубарем скатился Аким с полатей, на полати закинул шубу, чтобы книги спрятать. Туда-сюда сунулся, ан-глядь — урядник шасть в избу. Аким Ольха сел на лавку, а урядник прямехонько к столу. Поглядел Аким на стол да и застыл на лавке. Глядит на урядника и безголосо шевелит губами. Урядник поднял со стола лист и разглядывает. На листе чертеж, непонятный для урядника. Разноцветными карандашами выведены какие-то прямые и кривые линии, точечки, черточки, пунктиры.

— Это что такое? — сурово нахмурился урядник.

— А ты положь, не твое это.

Перевернул урядник лист другой стороной, а на ней, на другой стороне-то, — царский портрет.

— Та-ак… — поджал губы урядник, — вот ты чем занимаешься?.. Так, мол и запишем. Против царской фамилии и лица разные темные планы строишь?! Значит, против престол-отечества идешь… Так мы и запишем…

Так и записал.

Сидит Аким на лавке, чешет кулаки, а молчит. Из чулана жена выглядывает, углом платка утирает слезы, всхлипывает. А урядник — чертеж в портфель и глазами по избе зашарил. Увидел у палатей лампадку.

— Так… Значит, против святой церкви работу ведешь… Ишь, куда лампадку перевесил!.. Недаром отец Вавил сказывал про тебя… Так оно и есть. Так… А ну-к, заглянем на полати…

Видит Аким Ольха, — пропало его дело. Урядник уже на полатях и книжку разглядывает. Читает вслух:

— Тре-гон-омет-рея… Ого!.. Ишь ты, до какой науки дошел?! А ну, покажь-ка свою машину! Протокол составлю да в уезд приставу донести надо.

Озлился Аким Ольха. Сорвался с лавки да прямо в рыжую физику уряднику полным голосом:

— Пошел вон, сволочь эполетная! Ты зачем сюда препожаловал? Положь на место книгу и чертеж!

— Ну-ну! — крикнул урядник.

— Вот я тебе нукну! Давай назад! Все давай! Слышь? А не то живым не выпущу, в куски изрублю!

В руках у Акима топор. Перепугался урядник, отдал Акиму книгу и чертеж и сам вон из избы. Тут заголосила Акимова баба:

— Да какая ж нелегкая тебя, окаянного, дернула на царском патрете рисовать?! Да где это видано, чтоб мужик машину выдумывал? Господи, люди все, как люди, а этому все больше надо…

— Ты не вой! Открой-ка трубу.

Прошел Аким к печке, разложил на шестке свой чертеж, последний раз поглядел на него и чиркнул спичку. Царский портрет покоробился, вспыхнул змейкой с лица и сгорел в одну минуту.

Только-только успел это проделать Аким, как в избу ввалился тот же урядник с понятыми. Подошел к Акиму, положил ему руку на плечо и возгласил:

— Одевайся! Объявляю тебя арестованным.

Улыбнулся Аким Ольха, оглядел понятых соседей и только выговорил:

— А за что арестовали? Сами себе добра не хочете…

— А это, Аким Митрич, дело господское… Нам что, мы понятые…

— Эх, — вздохнул Аким, — ладно! Прощай, Матрена. За машиной наблюди.

Шагнул за понятыми и… загрохотал с полатей. Ничего понять не может Аким. В избе темно. На затылке нащупал шишку. Тихо в избе. Что за чудеса такие.

— Матрена!

Услышал свой голос и опамятовался. Понял, что спал и что все ему приснилось. Поднялся с полу, чиркнул спичку и засветил лампу. Сел за стол, уронил голову на руки и задумался. Грустно стало Акиму… Такая незадача ему в жизни!.. Была когда-то жена, хорошая, хозяйственная баба. А когда посадил его урядник в острог, зачахла. Так на-нет и сошла в короткое время. А как ведь складно тогда все налаживалось у Акима!.. Была лошаденка, пара коров, теленок. Завел трех овец. Баба по хозяйству управлялась, а он в свободное время над машиной работал. Да дернуло за язык Пантелея Кишкодера, дядю родного, рассказать попу про Акимовы затеи. Тот — уряднику, урядник — приставу. А от пристава из уезда комиссию пригнали. Нагрянули погоны да эполеты на Акимову хату, выволокли из сараюшки недоделанную машину. Заставили объяснить. Аким объяснил, гладя рукой по деревянным ребрам машины, увлекся и пошел расписывать, как будет машина без коня и без пара землю пахать, снопы возить, лес на постройку таскать… Разрисовал — любо-дорого! Мужики стояли полукругом с разинутыми ртами, слушали и мерекали. А Пантелей Кишкодер высунулся вперед и громко спросил:

— А могешь ты это сделать?

— Сичас не могу. Не готово.

Эполеты слушали внимательно, стараясь не пропустить ни слова из Акимовых объяснений. Потом один из них спросил:

— Чертежи есть?

— Нету.

— Врет, ваше благородие, были. На царском портрете были, сам видел, — вставил слово урядник.

— Нету, говорю!

— Сжег!

Эполеты нахмурились. Потом старший приказал:

— Арестовать.

Заметался Аким Ольха:

— Ваше благородие, за что же? Помилуйте, ваше благородие!.. Я ведь не вор какой-нибудь, ваше…

Акима и слушать не стали. Увезли в уезд под причитанья и стоны жены. А Пантелей Кишкодер разглагольствовал:

— Тут, православные, нечистое дело… Надо попа да водосвященье. Беспременно надо.

Увезли Акима, ни-весть за что упрятали в острог. А тут без него нагрянул поп, отслужил молебен, окропил святой водой Акимову хибарку и двор. Выволокли ребрастую машину в поле, обложили соломой и зажгли.

Так пропала Акимова машина.

После из уезда приезжали к его жене. Узнали, что сжег поп машину, потянули его к ответу. Но машину воскресить не умели. Аким же на все просьбы эполетчиков отмалчивался. За это три лишних года просидел в остроге.