Петр Демин - Марево

— О-ей, бандиты налетели, опять куммунистов резать, — плакала в углу одна из племянниц, — ой, боюсь, боюсь…

— Чего, дура, орешь? Тебе дело есть? — цикнула на нее Марфа Кирилловна.

— Вера, а ты как же? — спохватилась Тоня.

— Не знаю, пройду на сеновал, на курятник… — слова шли из горла медленно, точно застревая.

— Нет, там найдут. Лезь под батюшкину кровать, за рундучек. Мы дверь снаружи припрем. Скажем, ключ с собой увез.

Едва заперли дверь, в ворота застучали и чей-то голос крикнул:

— Отворяй!

Попадья закрестилась. Тоня дрожала мелкой, поганой дрожью. Прижалась к стене, ровно хотела в нее врасти. У ворот крики настойчивей. Один голос будто знакомый. Прислушалась, так и есть. Никого не спрашивая, выбежала, отперла ворота и, стараясь пересилить шум, крикнула:

— Василий!

— Я, — отозвалось из темноты. К Тоне приблизился верховой.

Торопясь, схватив лошадь под уздцы, зашептала, точно заранее имела сообщника. Тот слушал, низко наклонясь.

— Да Вера-то твоя, — переспросил, — сама говоришь, большевичка?

— Подруга мне, у меня гостит. Ох, Василий, никак нельзя…

— Мы только их и бьем. Чай слышала, что они вчерась устроили.

— Она не при чем…

— Все одинаки. Ты лучше укажи.

— Тебе говорю, подруга мне.

Василий слез, закинул поводья за плетень. На соседнем дворе с криком разлетелись куры.

— После отблагодаришь? а? чего хочешь?

— В дом не пусти… скажи, сам был. Сейчас по соседям ищут.

— Ладно. Только смотри после…

Взошел на крыльцо и сел в дверях, держа между колен винтовку:

— Здравствуй, попадья, где твоя советская гостья?

— И не грех тебе, Вася, нет ее у нас, — выступила из сеней Марфа Кирилловна, предупрежденная Тоней.

Подошло еще двое:

— Ну, матушка, пусти в дом. Один дручек у тебя с воза обронили, пошукать надо.

— Не ищи, товарищи, я уже пытал. Чего зря время терять, — ответил Василий.

— Одному несподручно… Мы вдвух весь дом перевернем.

Говоря, хотел пройти в дверь, но Василий поймал за руку:

— Коли говорю, смотрел — не лезь…

Поспорили. Потом ушли. Еще долго не верилось, что избавились…

Вера вылезла из-под батюшкиной вдовой кровати уже на рассвете. Вся запылилась.

— Откуда ты этого Василия знаешь? — спросила Тоню.

— Видала раньше, на бахче…

— Хоть одного знаем. Теперь всех изловим.

— Что?! Вера, ты хочешь выдать?!

— Конечно, не ждать же, чтобы он мне, в конце концов, горло перерезал.

— Но он… это невозможно. Ты знаешь, что без него ты погибла бы. Василий же спас. Ты должна обещать.

— Что?

— Молчать.

— Чтобы в другом месте…

— Ты не смеешь ничего предполагать. Возьми в толк, не будь его — нам с тобой не разговаривать. Обещай молчать.

Вера поправила очки, призадумалась. Потом очень сухо, скрипуче:

— Ничего тебе обещать не буду. Сама с указаниями не полезу. Поняла? Если спросят — дело другое, я не имею права…

Весь день Тоне не по себе.

Слонялась по двору среди мух, кур. Земля на дворе от помоев, помета — скользкая. Следом идет старый поп. Жужжит все свое нудное. Наконец, отстал…

Возвращаясь из коровника, Тоня заметила дверь в погреб открытой, подошла прикрыть. А из нее необычно быстро выбежал поп, рот полон, руки в твороге. Вытирая их о порыжелую ряску, оставлял на ней белые пятна. И достанется бате за сворованный творог!

Часа три просидела в комнате, тупо смотря в угол. Когда солнце спустилось к западу, наконец, вышла на крыльцо.

Вера сидит на ступеньках. Заедает хлебом молоко и беседует с зашедшим Шильдером. У последнего длинная шея с большим кадыком, на ногах обмотки.

Показывая, на Тоню, Вера волнуется:

— Разве можно жить без дела! ни к чему интереса… На что себя готовишь? Нельзя, Тоня, жить в ожидании, чтобы тебя кто-нибудь взял замуж. Подумай, работы угол непочатый…

На разговор выходят обе племянницы. Они в папильотках, поэтому, несмотря на жару, головы повязаны. Шильдер козыряет — бывший кавалерист не забыл свои повадки, сидя в кассе. Говорит он быстро, перебивая себя, собеседника:

— Нет, Вера Алексеевна, вы неправы, это судьба, фатум… Говорят, существует — виноват, я прямо — охота за женщиной. Ерунда. Есть охота за мужчинами. Женщина — что? самка, сидит пауком по середине тенет, охотится. А те, болваны, попадаются. Отсюда все наши несчастья, т.-е. что шармом называют: семья, дети, уют — весь женский арсенал, т.-е. наши враги… Через двести лет, когда женщины войдут в силу, нас запрячут в клетки и будут выдавать по талонам. Я, виноват, не верю женщине — она хитрая.

— Что у вас в мешке? — прерывает племянница.

— Я с самогонкой из Бычачьего. Там особую варят… Вот, посудите сами, Вера Алексеевна, месяц назад, как раз в Бычачьем, зашел один к бабе за самогоном. Задрался с ней — мужика дома не было, в поле, что ли… ругались, понимаете, не больше обычного. Только девке — она на печке лежала — слушать надоело. Ну и хватила его топором.

— И потом? — спросила Тоня.

— Ничего, сволокли в овраг…

Торопясь, уронил мешок и выругался.

— Par bleu… простите, очень испугался, разобью…

Опять торопясь, взвалил на плечо и ушел.

Вера прошла к себе, за ней Тоня. Пора спать.

Тоня:

— Зачем, Вера, ты меня судишь? Сама была замужем…

— Да, и целых два раза.

— Вот видишь… Ты расходилась с ними?

— Нет, умирали. Один от апендицита, другой два года назад от тифа. Но это, Тоня, не то… у меня было на втором месте. Главное, работа. Впрочем я тебе моей жизни не навязываю; может-быть, она и не задалась. Но нельзя без любопытства жить. А то какая разница между твоей теткой и наседкой, Буренкой? Прости, я не вижу…

Собралась с силами для ответа:

— Не умею иначе — живу, как живется. По-заученному нельзя жить.

Вздохнув, замолчала и стала раздеваться. Вера подошла, оглядела всю внимательно:

— Да, правда… ты, как бы сказать, наливная… Тебе сколько лет?

— Двадцать.

— Мне тридцатый. Шутка ли: десять лет разницы. Может-быть, на твоем месте я по-твоему бы рассуждала.

Тоня слушает слова Веры и нет. Подошла к окну, распахнула его, душно в комнате. За окном тоже душно, но легче, когда ветерок есть. Темная ночь, такая жуткая, манящая. Высунулась вся в окно. Кажется, рядом кто-то, рукой подать — здесь ждет, зовет. Объяснить разве это Вере, если она через свои очки, говорит, никогда звезд не видела!.. Так и есть, спит уже. Окликнула:

— Вера!

Молчит. Тоня сидит, опустив голову на подоконник. Потом, точно не по своей воле вылезла из окна во двор, вышла осторожно за ворота и пошла. Кругом ночь лежит, степь в ней тонет. Надо Верины слова обдумать. И она идет…

Будто случайно, но идет она в этот поздний час к деду. Прямо чуть белеет дорога, по сторонам черно. Где-то однообразно кричит ночная птица, не то скрипит журавль, не то вдали едет телега. На бахчах местами костры, доносятся голоса — вечерний воздух.