Сергей Сартаков - А ты гори, звезда

— Так что это было — просто личным выпадом или особой, мартовской, теорией? — не выдержал Дубровинский. Он зримо представлял себя участником съезда, и ему хотелось вырваться на трибуну и бросить в бурлящий страстями зал спокойные (иначе говорить он не умел), спокойные, но убеждающие слова в поддержку Ленина.

— Ужаснее всего бывает, когда неверная теория соединяется еще и с личной неприязнью, — ответила Книпович, тоже вся во власти своих переживаний на съезде. — А Мартов ведь красноречив. У него было много не менее красноречивых союзников. И совсем не красноречивых, но готовых голосовать вместе с ним, если Мартову нужно было нанести удар нам, твердым искровцам. Боюсь оказаться недоброй вещуньей, Иосиф Федорович, но в этом долгом и остром споре Мартов показал, что никогда уже не станет, как был, нашим единомышленником. Он жаждет иметь в России какую-то другую партию. Совсем не ту, за которую борется Владимир Ильич. А называть ее тем не менее хочет тоже социал-демократической и рабочей партией.

— Открыть двери в партию всем, без всяких обязательств перед нею, без твердой партийной дисциплины, — угрюмо проговорил Дубровинский. — Какие пустые слова: «оказывающий ей регулярное личное содействие под руководством…» Значит, чтобы стать членом партии, не надо даже входить в партийную организацию. Достаточно оказывать партии «регулярное содействие». А что такое «регулярное»? И что такое «содействие»? Кто определит степень «содействия», если член партии не входит ни в какую партийную организацию? Всяк сам себе?

— У сторонников Мартова прорывалось желание во всем подражать западноевропейским социал-демократам. Сидеть в пивных, потягивать сей сладостный напиток и в полный голос беззаботно болтать о том, что хорошо бы добиться для рабочих поблажек от предпринимателей. А наши отечественные сипягины и плеве между тем будут преспокойненько ловить и сажать в тюрьмы таких, мартовских, социал-демократов.

— Мартовских-то социал-демократов, может быть, и оставят на свободе, — с прежней угрюмостью в голосе сказал Дубровинский. — А боевой, революционной партии пролетариата, какая видится всем нам, жить не дадут. Задушат. Если бы на Зубатова не обрушилась немилость царская, вижу, с какой радостью он приложил бы к этому свою ласковую и беспощадную руку. Ну, а уж членом «мартовской» партии, пожалуй, объявил бы и себя. Подумать только, как будет ликовать наше правительство, когда узнает все подробности о съезде!

— Их решено опубликовать — все резолюции и протоколы, — заявила Книпович. — Нам нет нужды таиться! Наша партия не заговорщики. Она борется с самодержавием в открытую. Конспирация необходима лишь для того, чтобы не погибали наши люди в тюрьмах и ссылках. Все будет опубликовано, как только делегаты съезда окажутся на местах и в полной безопасности.

— А сейчас?

— Сейчас мы должны вести пропаганду только устно. Объездить как можно больше городов, как можно больше провести встреч, митингов, собраний. Съезд состоялся! Вот что главное! — Она энергично взмахнула рукой. — Съезд принял программу, организационный Устав и еще ряд важных резолюций. Об этом надо рассказывать честно, правдиво, зная, что мартовцы тоже не будут терять времени. И, кстати, я не уверена, что они даже по-своему станут рассказывать честно.

Лампа немного коптила. Дубровинский привернул фитиль. В комнате пахло теплым керосином. От этого давящего запаха постукивало в висках. Книпович устало поправляла прическу, заводила за уши выбившиеся пряди уже седеющих волос.

— Мы все привыкли читать «Искру», — проговорил Дубровинский. — Она и теперь, после съезда, будет направлять нашу работу?

— Да. Ее политическая линия одобрена, и газета объявлена центральным органом партии. Больше того, в состав редакции избраны Плеханов, Ленин… Но я не могу остановиться… и Мартов…

— Мартов? После всего этого!

— А что было делать, Иосиф Федорович? Выборы в редакцию «Искры», в Центральный Комитет и Совет партии походили бог весть на что. Кричали. Перебивали друг друга. Вскакивали с мест. Свистели, шикали, бешено аплодировали. Выступали с заявлениями и тут же отказывались от них. Даже великолепный, остроумный Плеханов терялся. В старой редакции «Искры» было шесть человек, но — знают же все — Аксельрод, Засулич и Старовер совсем не работали. Еще в начале съезда Владимир Ильич условился с Мартовым, что в новой редакции достаточно троих, действительно работающих. А когда дело дошло до выборов, Мартов от слов своих отрекся. Понял, что в редакции он окажется один против двоих. И потребовал сохранить прежнюю шестерку. Тогда-то, наоборот, их будет четверо против двоих! Иосиф Федорович, это было жалкое зрелище, когда он выступал! А ему еще подыгрывал Троцкий. Но выборы все же состоялись. Выбрали не «шестерку», а «тройку». И знаете что? Мартов тогда выкинул новую штучку — отказался! Гадко, оскорбительно отказался. Заявил, что вся партийная власть теперь передается Плеханову и Ленину, а он не желает состоять при них в качестве «третьего». — Книпович перевела дыхание. — Вы можете быть удовлетворены, Иосиф Федорович, Мартова в редакцию «Искры» выбрали, но Мартова в редакции нет.

— Я удовлетворен!

— Ах, если бы на этом все и кончилось! Но предстояли ведь еще выборы Центрального Комитета и пятого члена Совета партии. Мартов с Троцким и тут постарались внести сумятицу и нервозность. Правда, их союзников, бундовцев и двух «экономистов», на съезде уже не было. Мартовцы оказались в меньшинстве. И результаты выборов хороши, избраны именно те, кому доверяет наше большинство. Но и на этом все не закончилось!

— Что же было еще?! — Дубровинский опять помрачнел.

— Что еще будет — вот вопрос! А было… Тоже порой и кричали и спорили. И разделялись голоса, когда принимали резолюции. О них в подробностях я вам потом расскажу. Существенно то, что съезд состоялся, заключительную речь Плеханов произнес под общие аплодисменты, а борьба с мартовцами будет продолжаться. И мне кажется, неизвестно, сколь долго и с какой жестокой степенью обострения. Мартов публично, в полный голос заявил: «Все решения законны. Меньшинство подчиняется всем постановлениям съезда». Это было там. И на словах. А что будет здесь? И на деле?

Дубровинский задумчиво тер лоб рукой. Слабый свет лампы бросал серые тени от руки на его впалые щеки.

— Ужасно! — вполголоса пробормотал он. — Ужасно, что не нашлось пути к общему согласию. Может быть, следовало поспорить лишний день, разобраться поглубже во всех противоречиях?

— Нет. Каждый дополнительный день только усугублял бы противоречия, — возразила Книпович. — Мартов закусил удила, Владимир Ильич одно время был до того потрясен его поведением, что просто заболел. Решил и сам отказаться во имя общего согласия — не входить в состав редакции. Нам пришлось уговаривать его. Он не выступил с таким заявлением. Но пойди Владимир Ильич на этот шаг, Мартов-то немедленно взял бы свои слова обратно! И «Искра» — целиком в его руках. Он тотчас же ввел бы туда прежнюю группу редакторов. А одного Плеханова они вчетвером как-нибудь смяли бы.