Сергей Сартаков - А ты гори, звезда

Теперь мысли Дубровинского приняли иное направление. Да, хотя Япония и поступила вероломно, напав на наш флот втихомолку, сама эта война выгодна царскому правительству. Она всколыхнет волну где искреннего, а где и показного патриотизма, отвлечет на время значительные народные силы от революционной борьбы. Стало быть, необходимо немедленно писать, печатать листовки, разоблачать истинный смысл этой навязанной России войны. Надо требовать мира, мира! Долой войну! Долой самодержавие!

Придя твердо к этой мысли, он тут же отбросил все до того томившие его сомнения. Именно с учетом этой новой обстановки мир в партии должен быть обеспечен как можно скорее и любой ценой.

Теперь, одержимый этой целиком захватившей его идеей, Дубровинский мотался из одного города в другой. Душевно радовался, когда в партийных комитетах встречал поддержку, а там, где сталкивался с противодействием, вступал в горячие споры. Он делал это, глубоко убежденный в том, что своими усилиями способствует сохранению единства в партии, что сама жизнь неизбежно подтвердит правильность избранного им пути и Ленин, верным соратником которого считал он себя, первый же впоследствии поблагодарит его.

Дубровинский не предполагал даже, что в то самое время, когда он произносит свои страстные речи в защиту любого мира в партии, Крупская по поручению Ленина доверительно обращалась к нему: «Дорогой товарищ! Вы ничего не пишете нам, и мы знаем лишь из писем товарищей, что вы настроены мирно и думаете, что путем уступок можно добиться еще мира в партии…» И далее продолжала: «Меньшинство не успокоится, пока не возьмет в руки все и не задушит большинства». А в конце письма от имени Ленина убедительно просила поехать в Екатеринослав с тем, чтобы восстановить там после тяжелого провала социал-демократическую организацию, дотоле надежную сторонницу большинства.

Если бы он знал все это, он сразу умерил бы свой примиренческий пыл и тотчас направился в Екатеринослав. Но письмо Крупской, перлюстрированное охранкой на границе, до него не дошло, как не дошло по той же причине и второе письмо, где Крупская, подчеркивая, что его очень ценят как хорошего организатора, еще настоятельнее передавала просьбу Ленина направиться в Екатеринослав.

Не получив этих писем, не узнал Дубровинский и того, что безудержный восторг, с каким рассказывал Кржижановский о своей поездке в Женеву и примирении Мартова с Лениным, совсем несоразмерен с истинными результатами его миссии. Это о нем, о Кржижановском, Крупская писала, как о члене ЦК, который, задавшись целью примирить большевиков с меньшевиками, «шел на всяческие уступки, превышая даже свои полномочия».

Обмен записками между Мартовым и Лениным, чему придавал такое решающее значение Кржижановский, лишь переводил конфликт, возникший между партийным большинством и меньшинством, из категории личной ссоры в принципиальные разногласия. Для Мартова этот обмен записками настолько не стоил ничего, что даже открытое письмо Ленина «Почему я вышел из редакции „Искры“?» он отказался напечатать, полагая себя теперь полным хозяином положения в новой «Искре».

И хотя к этому времени сам Кржижановский, находясь в регулярной переписке с Владимиром Ильичем, стал достаточно хорошо понимать, что меньшевики вовсе не собираются идти на подлинное сближение, что к ним переметнулся и Плеханов, что Заграничная лига и Совет партии принимают по важнейшим вопросам только угодные им решения, повлиять существенно на примиренческие настроения в ряде местных партийных организаций он уже не мог. А Дубровинский, не проникшийся глубоко сознанием всей сложности резко изменившейся обстановки, но облеченный полномочиями агента ЦК, продолжал увлеченно агитировать против созыва Третьего съезда.

Он только что вернулся из Курска, где в полицейском управлении обменял свой паспорт на новый, положенный лицу, имеющему после ссылки определенные ограничения. И там совершенно нелепо судьба свела его с Григорием, тоже получавшим паспорт — офицером запаса! — на пятилетний срок.

Невозможно было уклониться от разговора с братом, да Иосиф и не стремился к этому. Он первым поздоровался, но Григорий, щегольски одетый, чуть уловимо кивнул головой, завел руки за спину. Словно бы так удобнее было разговаривать.

«Семью-то вовсе бросил? Один пробиваешься или на стороне другую завел?»

«Григорий, я мог бы тебе ответить грубо. Но я скажу спокойно, так как есть. Пока нам просто удобнее жить врозь».

«Сам, мол, снова сяду, а жену поберегу?»

«Девочек тоже. Когда жандармы приходят обыскивать, арестовывать, они очень пугают маленьких».

«Ну, а что все твое племя сидит на шее матери да тетки, совесть не мучает?»

«Мне кажется, Григорий, что тебя могла бы совесть мучить больше, чем меня, ты ведь собственной персоной сидишь на шее жены!»

«Шалишь! По закону у нас с ней имущество общее. Мог бы и ты не ходить таким обтрепышем».

«Вероятно! Только тогда других бы обтрепышей прибавилось. Закон общественного развития: когда богатеет один, нищают десятки. Чтобы самому заметно разбогатеть, одной шкуры с другого снять мало».

«Пусть не будет дураком!»

«А мне не хочется быть скотиной!»

«Вот и поговорили».

«Поговорили».

Они разошлись было в разные стороны. Но Григорий на минутку остановился.

«Слушай, Иосиф, замени ты себе фамилию. У вас это запросто делается. Как назвал себя, так потом и приживется. Не позорь наш род!»

«Не опозорю. А фамилию отцовскую зачем же менять? Она и честь и гордость. Кличек подпольных у меня много, но это совсем другое. Умру, на камне высекут: Дубровинский».

«Если камень положат!»

«Ну, может, хоть в памяти на малое время у кого-то останется. Прощай!»

«Прощай, существо с многими кличками: Шарик, Бобик, Барбос!»

…Этот мучительный разговор не выходил теперь из ума. Брат родной, воспитывались вместе, в одной семье, а поди ж ты как держится! Не генерал ведь и не полковник даже. Состоит в запасе, но парадный офицерский мундир с золотыми погонами обязательно надевает, хочет этим подчеркнуть свою приверженность власть предержащим. Его не переубедишь.

А как он зло отозвался о кличках! Приравнял их к собачьим. Не подумал, что собачьи-то клички больше подходят к таким охранителям царского трона, как он сам.

В Самаре Дубровинского поджидал Лядов. Они знали друг о друге понаслышке, а лично встретились впервые. Дубровинскому было памятно, что Лядов организовал первый московский «Рабочий союз». Тот, на пепелище которого, под корень разгромленного охранкой, Дубровинский вместе с Дмитрием Ульяновым, Радиным и Владимирским создавали потом заново второй союз, под прежним названием. По делу «Рабочего союза» семь лет провел Лядов в верхоянской ссылке. Освободившись, работал в Саратове, а последнее время в заграничной организации «Искры». Сухощавый, с небольшой курчавой бородкой, словно бы привязанной узкой тесемкой к ушам, но зато с огромнейшей копной черных волос на голове, он сразу понравился Дубровинскому своей прямотой и деловитостью. Назвал пароль, означавший, что он посланец заграничной части ЦК, назвал и себя.