Сергей Сартаков - А ты гори, звезда

Колебание в такой важный момент перелома в партийной жизни, по нашему глубокому убеждению, пойдет на пользу только врагам партии.

Мы вынуждены будем проводить линию партийности без Ваших делегатов, или, может быть, даже против них. Об этом мы сейчас же доводим до Вашего сведения в нескольких словах. Подробно же мы объяснимся с Вами в ближайшие же дни, вероятнее всего, — в печати.

Надеемся, Вы поймете, почему именно к Вам, организации, с которой мы так близки идейно-политически, мы обращаемся в первую голову. С товарищеским приветом. Члены редакции ЦО — большевики». И дальше, Владимир Ильич, идут наши подписи.

— Отлично, — сказал Ленин. Взял письмо, окинул его быстрым взглядом. — Очень правильно! Хотя местами и несколько жестковато. Не затронет ли национальные чувства? И еще. Может быть, тут же нам следовало упомянуть, приводя это как факт борьбы против единства партии, о безобразнейшей позиции Игоря. О его гнуснейшей попытке сорвать решение январского пленума ЦК путем противодействия закрытию всех фракционных печатных органов. Как вы думаете?

— В письме обещается в ближайшие дни подробно выступить в печати. Все это мы тогда сделаем там.

— Ага! Ну что же — подписываю! — сказал Ленин.

Он расчеркнулся на письме, и вслед за ним Зиновьев.

— Теперь читаю я. — Ленин схватил перо, поправил еще одно слово. — «Уважаемый товарищ! Вчерашнее совещание окончательно убедило нас в том, в чем мы почти не сомневались и до него, именно что Вы совершенно не представляете большевистского течения, представлять которое в ЗБЦК Вы претендуете.

Имея все основания считать себя представителями большевистского течения, по письмам русских единомышленников и по данным о политике заграничных большевиков, мы заявляем, что Ваши колебания в политике, Ваше желание допускать…» — Он еще сделал поправку: — Нет! «…терпеть пребывание в ЗБЦК ликвидатора и заговорщика против партии Игоря, прикрывать срыв им партийного объединения…» — Ленин поднял руку с вытянутым указательным пальцем: — Вот тут абсолютно необходимо еще раз напомнить Марку о подлейшем поступке Игоря, ибо если и это его не отрезвит, то что еще? Что еще должно ему разъяснить? Я продолжаю. Здесь в скобках: «(вместо того, чтобы разоблачить Игоря, потребовать от ЦК ультимативно его удаления и решительно вступить на путь борьбы с ликвидаторами и отстаивания союза большевиков и партийных меньшевиков, союза, который один только мог бы еще, может быть, спасти дело объединения)…» — скобки закрываются — «все это Ваше поведение убеждает нас, что, вольно или невольно, Вы являетесь игрушкой в руках ликвидаторов.

Мы оставляем за собой право довести наше заявление до сведения большевиков, а при надобности и всей партии и печати. Члены ЦО большевики…» Мною уже подписано. Прошу, Григорий Евсеевич!

И по столу пододвинул лист бумаги к Зиновьеву. Тот долго, очень долго вглядывался в него, перечитывал, постукивал пальцами. Ерошил жесткие волосы.

— Но это же… это же, Владимир Ильич, скорее обвинение безусловному политическому противнику, а не разъяснение нечеткой позиции товарищу, — проговорил он наконец, вставая и недоуменно разводя руками.

— Да, это обвинение, — подтвердил Ленин. — Однако в достаточной мере и разъясняющее суть ложной позиции Марка, которого мы еще продолжаем считать нашим товарищем, о чем очень определенно свидетельствует обращение к нему в начале письма. Да, конечно, мы обвиняем товарища! Но объясняем и почему. И предупреждаем о том, что мы намерены предпринять в дальнейшем, если он будет по-прежнему гнуть свою линию, вернее изгибаться от дуновения любого ветерка. И оставляем ему протянутую дружескую руку, если он сам захочет принять ее. А не руку Игоря.

— Все это следует значительно смягчить. Вы нашли мое письмо полякам жестковатым местами. Ваше письмо Марку все сплошь очень жесткое.

Теперь оба они стояли. Зиновьев, как-то бочком навалясь на стол, на груды книг и тесня их так, что они вот-вот могли свалиться. Ленин стоял, всем корпусом откинувшись назад и ухватившись за прутья железной спинки кровати.

— Вещи надо всегда называть своими именами, Григорий Евсеевич. И не след сопоставлять наши письма по тону, ибо написаны они в совершенно различные адреса. Вы настаивали, чтобы Марку были даны разъяснения. Даны! Неужели теперь и вы сами нуждаетесь в этом?

— Ищу точной меры словам — и только!

Книги посыпались на пол. Зиновьез пытался их подхватить на лету, это не удалось. Ленин помог восстановить на столе порядок.

— Как видите, Григорий Евсеевич, точная мера должна соблюдаться и в движении, в действиях, — проговорил он, улыбаясь. — Не мои слова вызвали эту катастрофу, а ваши неправильные действия.

— Вызванные вашими словами. — Зиновьев тоже улыбался, но как-то недобро кривя губы. И вдруг заговорил уже совсем сердито: — Если вы хотите навсегда оттолкнуть Марка, таким письмом вы этого можете добиться легко.

— Вот как! — воскликнул Ленин. — Члена Центрального Комитета, большевика, и можно оттолкнуть от большевизма? Да настоящий большевик тут же полезет в драку, если прочтет несправедливые слова о нем! А если они справедливы, как могут они его оттолкнуть? Они лишь дадут ему пищу для серьезнейших размышлений. «Оттолкнуть»! Вот вы же сейчас лезете со мной драться!

— Защищаю человека!

— А истину?

— Истина сложна, Владимир Ильич. Пока она раскроется и высветится во всей полноте, человек может уйти.

— Гм, гм!.. «Сложна…» А «человек» может «уйти»… Многие уже уходили! Только потому ли, Григорий Евсеевич, что истина для них оказалась слишком «сложна» и никак «не высвечивалась во всей полноте»? Не вернее ли предположить, что их просто не устраивала наша истина?

— Мы говорим сейчас не вообще, а об определенной личности!

— Именно так! Именно, хочу я сказать, Марка наша истина сейчас и не устраивает. Иначе он бы с нею согласился. Иначе бы он боролся за нее вместе с нами, а не против нее, вместе с ликвидаторами.

— Ну, я не знаю, как вам еще доказать… — Зиновьев раздражался все больше. — Так мало осталось товарищей, на которых можно во всем положиться. Надо держаться за каждого!

— Когда товарищей остается мало, они должны быть только такими, на которых можно во всем положиться. Держаться за них не следует — это и тому и другому связывает движения. Надо идти рядом, плечом к плечу. И свободно! А кто метит в кусты, такого вообще удерживать не годится: он может не добежать, со всеми последствиями.

— Хорошо, Владимир Ильич, — сказал Зиновьев. И нервная дрожь отозвалась у него в голосе. Он еще раз перечитал письмо. — Пусть так. Хорошо. Но вы отдаете себе ясный отчет в том, что таким решительным тоном мы ставим Марка как бы на карту? Либо выигрываем его, либо проигрываем окончательно. Третьего не дано!