Николай Олейник - Жилюки

К дому, лучами фар ощупывая двор, подкатила машина. «Кого там еще принесло?» — недовольно подумал Жилюк и быстро вышел из конюшни. Каково же было его удивление, когда в вышедшем из машины он узнал Лебедя.

— Друже Лебедь? — проговорил Павло, идя ему навстречу.

— Не спится? — проговорил тот, узнав Павла. — К походу все готово?

— Все! — четко ответил Жилюк. — Изменений нет?

— Никаких! Выезжайте сегодня же, вас ждут… Закуривай, — протянул Павлу пачку сигарет.

— Только что бросил, — ответил Павло, но сигарету взял, помял ее пальцами. — Друже Лебедь, вы меня знаете… и не первый год. Можете мне сказать, что это за дело, на которое нас посылаете? Только мне…

Лебедь зажег спичку, прикурил сигарету, поднес огонь Павлу. Он словно собирался с мыслями, взвешивал: раскрыть Жилюку эту пока еще тайну или нет?

— Что ж, откроюсь. Но только тебе! — строго, доверительно проговорил и добавил полушепотом: — К нам едет главнокомандующий УПА. Будете его сопровождать от Копани к месту постоя. Намечается важное совещание… Но смотри не сболтни!

— Могила! — заверил Павло. — Вы будете на совещании?

— Да. Там и встретимся.

— Скажу откровенно, — проговорил после небольшой паузы Жилюк, — осточертела мне эта волынка.

Лебедь не мешал ему высказываться, и Павло, давно ждавший такого случая, дал волю своим чувствам.

— Никакой самостийности мы не добились, мы вообще ничего не добились. Немцы хозяйничают, как хотят, с нами не считаются, относятся к нам хуже, чем к собакам!

— Кампания еще не окончена, — вставил Лебедь. — Условия борьбы требуют некоторых жертв.

— Если бы некоторых… И если бы виден был конец этой кампании.

Лебедь вскинул на него быстрый взгляд, в котором Павло уловил недобрые огоньки. Знал, что бывает за такие слова. Но это же между ними, строго конфиденциально, они все же как-никак… пусть не друзья, так приятели. Доверил же Лебедь ему вон какую тайну…

Желая снять неприятный осадок, вызванный его откровенностью, Жилюк добавил:

— Не думайте обо мне ничего плохого, друже Лебедь. Я все тот же, а только печет в груди, болит и за вас, и за себя, и за всех…

— Ты вот что, — строго прервал его Лебедь, — твое счастье… Но смотри, напорешься с такими разговорами. Язык у тебя длинный.

Наступило молчание. Лебедь снова закурил, на этот раз не предложив сигарету собеседнику, прошелся по двору. Потом посмотрел на часы и спросил Жилюка:

— В котором подъем?

— В четыре.

— Ровно в пять жду вас при выезде из города. — И, не сказав больше ни слова, сел в машину.

Жилюк проводил его долгим задумчивым взглядом и пошел в казарму.

Исповедуясь Лебедю, Павло, конечно, не осмелился раскрыть всю свою душу, до конца высказать свои сомнения. Тем более не решился рассказать о своей встрече с Андреем и Софьей во время боя в Великой Глуше, о том, как с ватагой стрелков самовольно пошел блуждать по лесам. Лебедь этих подробностей не знал, все изображалось так, что после роспуска школы в Копани невозможно было оставаться и Павло вынужден был искать себе место в полевых частях ОУН. Поэтому теперь, подъезжая к Копани, Павло волновался: а вдруг кто-нибудь из местных оуновских начальников встретит его и припомнит прошлое?

Так размышляя, принял решение: поменьше попадаться на глаза начальству, приехать, доложить и без вызова нигде не появляться; место расположения известно, долго искать не придется, а там уже как знают — они с дороги, им надо и отдохнуть. К Мирославе он пойдет, когда начнет темнеть…

В комендатуре, куда Жилюк явился сразу же по прибытии, его принял дежурный. Ни шефа полиции, ни коменданта не было. Павло в душе даже обрадовался этому, доложил о прибытии отряда, получил кое-какие инструкции и быстро исчез. До казарм, отведенных им для постоя, было километра два с небольшим, и он, пустив коня шагом, рассматривал город. Никаких особых изменений не обнаружил, хотя и знал: партизаны несколько раз организовывали в Копани крупные диверсии, в частности в депо, на водокачке и электростанции. На боковых улицах, как прежде, лежали развалины; они разве что еще гуще покрылись бурьяном да маленькой самосейной кленовой порослью; в уцелевших дворах зеленели вишневые сады, играла детвора. Здесь, казалось, даже тихо и уютно, в этих улочках, отдаленных от шумной и небезопасной Гитлерштрассе. Сюда не так часто доносились оклики патруля и полицаев, топот кованых солдатских сапог, и Павлу вдруг захотелось слезть с коня, сбросить с себя непривычно тяжелую саблю, тесную униформу и посидеть или просто постоять где-нибудь в тени. Нахлынувшее чувство все более властно овладевало им, пока не вылилось в четкое и неудержимое желание увидеть Мирославу, увидеть сейчас, немедленно. Это желание заглушило в Павле осмотрительность, притупило здравый смысл, властно приказало действовать. Он пустил коня рысью, выехал из глухого переулка, пересек центральную улицу и вскоре очутился возле кафе. Конечно, подъезжать туда на лошади нежелательно, соображал Павло, это привлечет внимание, вызовет ненужное любопытство. Но ведь коня где-то надо поставить. Не привязывать же прямо на улице. Недолго думая он подъехал к стареньким, перекосившимся воротцам, распахнул их и завел коня во двор. Низенький, хромой человечек, возившийся во дворе, поспешил ему навстречу, поздоровался.

— Лошадь есть где поставить? — напуская на себя как можно больше суровости, спросил Жилюк.

— Сами видите, конюшни нет, — испуганно заморгал глазами человек.

— Тогда пусть здесь постоит. Но смотрите мне, голову сниму, если что! — Он привязал коня к старой ветвистой груше и направился в ворота.

— Господина долго не будет? — робко спросил хозяин.

Павло обернулся, бросил на него убийственный взгляд и зашагал к калитке, придерживая саблю. Сердце его колотилось, будто он шел не на свидание, а в атаку. Вот и знакомый, выложенный плиткой тротуар, знакомый дом, вывеска… Но что это?! Вывеска разбита, кафе на замке. Удивительно — в эту пору двери кафе всегда были настежь. Неясная тревога охватила Павла. Он ускорил шаг, чуть ли не подбежал к дверям, подергал их, но двери были крепко закрыты. Вот так новость, холера те в бок!

Павло осмотрелся в надежде кого-нибудь увидеть и расспросить, что здесь произошло, но поблизости никого не было. Прошелся под окнами, заглянул внутрь, — его поразила пустота, царившая в этом недавно веселом и милом уголке. Даже столиков и стульев не было. И вдруг страшная догадка резанула Павла, вмиг отрезвила его от хмельных мыслей, владевших им. Опрометью бросился он в ближайший дом, не раздумывая постучал. На стук долго не отзывались, но все же немного погодя дверь приоткрылась, на пороге появилась старушка полька.