Николай Олейник - Жилюки

Арест, заключение, неизвестность, преследовавшая его изо дня в день, не притупили остроты восприятия у Павла. Он шел на очередной допрос с твердым намерением открыто высказать им все свои обиды, все, что он думал, становясь под их знамя, и все, что думает теперь, после всех этих мытарств. Пусть он убийца, дичак, но он еще сумеет постоять за свою честь. На каком основании его арестовали?! Его, сотенного, помощника коменданта полиции! На каком, холера им в бок, основании?

Шел гневный, взбудораженный, готовый на все. Заросший, с красными от бессонницы глазами, осунувшийся, он был страшен в своей безысходности. Длинные, узловатые, совсем еще недавно сильные руки безвольно, как ненужные, болтались в такт шагам: одежда на нем обвисла, помялась, запылилась, потому что в камере было сыро, тесно, грязно.

В коридоре, пробившись сквозь окно, яркий солнечный луч скользнул по его лицу, ослепил глаза. Павло покачнулся и невольно схватился за оконный косяк.

— Пошоль! Пошоль! — подтолкнул его конвоир.

Павло постоял мгновенье, плотно прикрыв веки, затем открыл их и так взглянул на немца, что тот в страхе отпрянул.

Неизвестно, чем бы закончилась для Жилюка эта тюремная аудиенция, какова была бы его судьба, если бы в кабинете следователя эсэсовцев не сидел… Лебедь.

Они, видимо, говорили о нем. На столе лежал протокол прошлого допроса.

Как только Павло, сбитый с толку, остановился у порога, Лебедь встал, приветливо улыбнулся, подошел к нему:

— Вот мы и встретились, друже Жилюк!

Павло, обрадовавшись было этой встрече, нахмурился, опустил глаза. Всегда этот Лебедь становится ему поперек дороги! Хотел было хоть на этот раз по-настоящему поговорить с гитлеровцами — так пожалуйста, опять он.

— Да ты вроде бы и не рад? — ударил Лебедь Павла по плечу. — А-а, понимаю, понимаю! Этот инцидент… Неприятно! Но… забудем, забудем. Всякое случается… Твои кабаны все же виноваты. У них кое-что нашли во время обыска. Ты, конечно, ни при чем, но как старшего… Понимаешь, погорячились… Война! Но я все уладил. Тебя сегодня же, сию минуту выпустят.

— Я, я, — подтвердил эсэсовец.

— Мне все это осточертело, — в отчаянии сказал Павло. — Я столько вас ждал, так хотел поговорить, а вы…

— Ну, не волнуйся. Ты сейчас устал, — успокаивал его Лебедь. — Вот немного отдохнешь, приведешь себя в порядок, тогда и поговорим. Какой сейчас разговор? Я тебя понимаю… Но, видишь, все обошлось хорошо…

— А если бы не вы… что тогда?

— Ну зачем же преувеличивать? Я беру тебя с собой. Есть одно важное дело. — Лебедь кивнул штурмбаннфюреру, и тот, вызвав унтер-офицера, что-то долго ему разъяснял, поглядывая на Жилюка.

После этого унтер взял Павла за рукав и повел. Уже в коридоре Павло услышал, как там, в комнате, откуда он только что вышел, громко смеялись…

Смерть Андрона Жилюка подтверждала данные о том, что с ростом партизанского движения немецкая разведка активизирует свою деятельность. Конечно, никто в отряде не мог серьезно думать, что покушение замышлялось на старого Жилюка, все понимали: лазутчик целился в другого, а в кого именно — догадаться было нетрудно. Гестапо вместе с центральным и местными проводами ОУН прилагали усилия, чтобы обезглавить советских партизан, лишить их руководства. Большинство лазутчиков, которых засылали в отряды и соединения, имели задания террористического характера, они охотились за командирами и комиссарами.

Всем запомнилась история, случившаяся зимой на одной из застав. Ее начальник, в общем опытный партизан, самовольно, без надлежащей проверки, принял человека, который прибился к ним под видом беглеца из концлагеря. Месяца полтора «беглец» вел себя безупречно, за ним не замечалось никаких нарушений, пока на заставе не собрались на совещание руководители отрядов северного куста. Поздно вечером участники совещания сели за стол ужинать, а наутро Жилюку доложили: начальник заставы, два командира и несколько рядовых партизан ночью скончались. В ту же ночь исчез и «беглец».

Теперь враг подобрался ближе, пробрался в самый центр соединения. Несомненно, он метил в Степана, и метил давно. И то, что Степан избежал смерти, было абсолютной случайностью. Видимо, лазутчик просмотрел, как в землянку зашел Андрон Жилюк, и, рассчитывая, что выходит Степан, бросился на показавшегося в проходе Андрона. Бесследное исчезновение террориста, его осведомленность говорили о том, что он в лагере давно, успел хорошо ознакомиться, изучить расположение входов и выходов. И стало ясно: увлекшись диверсиями, осуществляя одну операцию за другой, партизаны притупили внимание к вражеским вылазкам.

Об усилении бдительности говорилось на заседании штаба и на собрании партийного актива соединения. Здесь-то и выяснилось, что в некоторых отрядах допускают текучесть людей, новичков принимают под честное слово, без особой проверки, вследствие чего расшаталась дисциплина, случаются попойки, самовольные отлучки, даже ограбления местных жителей. Кроме того, участились случаи перехода на сторону партизан полицаев, которые будто бы «прозрели», порвали с оккупантами. Все это требовало принятия срочных мер. Некоторых командиров и начальников пришлось сместить, специальным приказом по соединению строго-настрого запрещалось принимать в отряды непроверенных людей.

Неисправимых грабителей, порочивших звание партизана, расстреляли перед строем.

А тайна убийства Андрона Жилюка оставалась нераскрытой. Больше того — люди, работавшие в полиции, доносили, что враг, как и до сих пор, получает информацию о жизни партизан, иногда даже о планируемых боевых действиях. Значит, среди них определенно вертится гестаповский агент, возможно, не один. Связь между ними и убийцей Андрона не вызывала сомнений.

Начальник разведки Грибов поставил на ноги всю свою службу, но вопрос оставался нерешенным.

Степан по каким-то ему одному ведомым течениям своей мысли все чаще и чаще думал о санитарке Мане. Почему она в тот вечер, когда должно было произойти несчастье, так заботливо вертелась возле него? Почему она вообще так настойчиво вертится перед его глазами? Они односельчане, это так, но почему она в тот вечер так явно добивалась установления его личности? Из чисто женского любопытства или по другим причинам? Что ей нужно было в тот вечер? Чем больше он раздумывал над этим, казалось бы, мелким фактом, тем глубже подозрение закрадывалось в его душу. Вернее, это еще было не подозрение, а неясные тревожные мысли.

Степан поделился ими с Грибовым и Гуралем.

— Что-то она к подрывникам зачастила, — заметил Устим. — Несколько раз заставал у них.

— Там у нее любовник завелся, Сашко Петренко, — добавил Грибов.