Николай Олейник - Жилюки

— Смотрю, летит прямо на меня — заспанный, мотня нараспашку…

— Ха-ха-ха!

— И набекрень, значит?

— Эй, кто там, из-под сарая, иди сюда! Пачку фрицевских за одну цигарку даю.

— Теперь они не скоро очухаются.

Жилюк жестом подозвал Хомина.

— Займитесь пленными. Навьючьте, чем только можно, — и под конвоем в лагерь.

Хомин передал приказ автоматчикам, и когда те скомандовали идти — решили нагрузить немцев ящиками с маслом, — солдаты тут же наперебой заговорили:

— Гитлер капут!

— Гитлер свинья!

— Видали? Ах вы паршивцы, — смеялись партизаны, — пили-ели на его именинах, а теперь свинья?

Немцы были напуганы до смешного. В их вытаращенных глазах, красных от перепоя и бессонной ночи, застыл страх.

— Так, так! Вы еще не то запоете. Это вам не шнапс цедить.

— Ишь ты, сразу языки развязались! — переговаривались партизаны.

— Хлопцы, а эти и вовсе перепились, — кивали на власовцев и шуцманов.

Те стояли хмурые и молчаливые, не решались поднять голову.

— Эй вы, шкуры! — кричали им. — Давай пошевеливайся, не то весь город завоняете!

— Руки вверх! — подскочил к полицаям низенький, в стеганке партизан. — Сказано — вверх, чего опустили?

Он было замахнулся прикладом на полицая, но конвоир остановил его.

— Ну, ты, не дури! Без тебя справимся. — Отстранив партизана, конвоир крикнул полицаям: — Слыхали? Хенде хох! Вашу мать!.. Руки!!

— Командирам собрать и проверить людей, через полчаса отходим, — раздалась четкая команда Жилюка.

— Степан! — крикнул Гураль. — Подожди. Разведчиков еще нет. Ни Гудимчука, ни Андрея, ни… — осекся на слове.

Жилюк, предчувствуя недоброе, спросил:

— Почему раньше не доложили? Что с ними?

— Я послал на поиски. Вот-вот должны вернуться.

Радость, царившая среди бойцов, омрачалась потерями. Знали, что не все вернутся живыми из этого боя, что на войне — как на войне. И все же скорбь брала их души в свои железные тиски. Потому что после напряжения боя и после наступившего затишья невыразимое чувство охватывает оставшихся в живых и они начинают понимать, какой дорогой ценой добыта победа. Еще не знали, кого именно будут хоронить сегодня, с кем прощаться, кого не увидят больше у своих партизанских костров, с кем не разделят щепотку толченого самосада, а сердца уже наливались печалью, тревогой, будто какою-то виной живых перед мертвыми…

На этот раз смерть не миновала Софью. Ее принесли и положили перед Степаном, и он смотрел на нее, недвижимую, спокойную. Теперь уже во всем покорную. В глазах его не было ни слез, ни печали, ни страха, — он смотрел на нее как-то даже равнодушно, будто перед ним лежала не жена, не мать замученного его сына, не та, которая ждала Степана и к которой он шел сквозь колючие тернии жизни, а совсем чужая, незнакомая ему женщина.

Позднее, потом, Степану подробно расскажут о ее смерти, о том, как они сначала подорвали не бронепоезд, а платформы с песком, которые он толкал впереди себя, как Софья бросилась навстречу этому стальному чудовищу, плевавшему огнем и смертью. И Степан будет слушать этот рассказ как песню, как легенду о подвиге партизанки Софьи Жилюк. А когда он останется в одиночестве, его будут душить слезы… Но сейчас Степан был тверд и четок в распоряжениях. Приказав положить мертвых на подводу, подобрать тяжелораненых, он вместе с отрядом покинул городок.

Из Великой Глуши поступали неутешительные вести. Все, кто побывал там, и те из жителей, которым удалось убежать от издевательств и преследований, в один голос поносили Карбовского, управляющего так называемым государственным хозяйством, созданным оккупантами на базе бывшего имения графа Чарнецкого. Несмотря на предупреждения, господин управляющий, как он велел именовать себя, поддержанный немцами и полицаями, верой и правдой служил фашистам, всеми силами насаждал «новый порядок». Врожденная злоба и ненависть, жажда мести, крови, издевательств жили в этом человеке, руководили его поступками. Еще до войны, до тридцать девятого, в условиях, менее благоприятных для насилия, Карбовский не мог ни одного дня прожить, чтобы кого-нибудь не обидеть, а теперь, при фашистах, распоясался совсем. Минуя старосту, — Судник так и продолжал плыть по течению, вихляя из стороны в сторону, — Карбовский вызывал людей в управу, кричал, угрожал, а распалившись, принуждал ползать перед ним на коленях, целовать его ноги, бил. Мало того, что по его инициативе оккупанты до нитки ограбили глушан, — он еще устраивал экзекуции и отправлял людей в Германию.

Приговор управляющему был один — смертная казнь. Надо было только выбрать для его исполнения подходящий день и час. Думали захватить его где-нибудь в дороге, но он выезжал редко, а когда выезжал, то в сопровождении эсэсовцев или полицаев. Вытащить его из села каким-либо другим способом — не удавалось.

Случай все же представился. Однажды связной, прибывший из Глуши, доложил: отряд карателей, расквартированный в графском доме, выехал в соседние села, где проводились облавы на партизан.

Степан Жилюк выслушал связного и срочно вызвал Грибова.

— Берите разведчиков, — приказывал Жилюк, — и в Глушу. Сегодня подходящий случай покончить с управляющим. — Он подробно рассказал о ситуации, сложившейся в селе. — Возьмите на всякий случай проводника. Андрея возьмите, он там все входы и выходы знает.

— Ясно! — ответил Грибов. — Сегодня привести приговор в исполнение.

Хорошо вооруженный отряд полицаев, сопровождавший ландтверта, чиновника гебитскомиссариата, въехал в Глушу, остановился во дворе сельской управы. Ландтверт и один из полицаев, очевидно старший, небрежно бросив поводья на шеи лошадям, вытерли пот с лица, поправили одежду и не торопясь вошли в помещение. Был полдень, с берегов Припяти веяло прохладой, и утомленные дальней дорогой всадники разминались, курили, поправляли на лошадях сбрую.

Через несколько минут те, что вошли в управу, показались снова, а за ними, жмурясь от солнца, вышел и староста — Адам Судник. Какой между ними состоялся разговор, никто не знал, а только Судник, взглянув на полицаев, мирно куривших во дворе, еще больше ссутулился, втянул голову в плечи.

— Где его, черта, найдешь? — бормотал он.

— Где хотите, а чтобы через полчаса был здесь, — настаивал старший полицай.

— Что ж, сейчас пошлю.

— И людей сзывайте. Нам здесь некогда разгуливать. Староста проковылял в соседний двор, и вскоре оттуда выехал гонец, поскакал к графскому дому.

…Не прошло и получаса, как возле сельской управы собрались глушане. Старики, бабы, подростки… Ни одного парня и девушки не было. Стояли, исподлобья посматривая то на старосту, перебиравшего какие-то бумаги, то на приезжих, которые с нетерпением поглядывали на двери, время от времени переговариваясь со старостой.