Николай Олейник - Жилюки

— Обойдется, — сухо кинул Павел и обратился к Чарнецкому: — Что пану нужно, чего шныряет по ночам?

— Время такое, — неопределенно молвил Юзек. — Когда-то было днем, теперь по ночам. Какая разница?

— А такая, что мог бы пристукнуть там, у двери, да и дело с концом, — угрожающе сказал Павел.

— Еще неизвестно, кто бы кого. Однако к делу. — Взглядом он дал понять, что присутствие третьего лица нежелательно, и Павел велел Мирославе уйти в кухоньку, в самом деле что-нибудь приготовить. — Я оттуда, — кивнул Юзек за окно, когда женщина прикрыла за собой тонкую фанерную дверцу.

— То есть… откуда? — спросил Павел, потупившись.

— Нас выбросили с неделю назад на Станиславщине. Группа разбрелась, возможно, частично погибла. Я счел за благо исчезнуть.

Павел сидел настороженный, напряженный, тяжелые желваки перекатывались под серой от недостатка солнца и воздуха кожей. Кисти рук нетерпеливо вздрагивали, будто их время от времени кто-то дергал за невидимую ниточку.

— Ну? — Павел тяжело взглянул на собеседника, таким образом побуждая его продолжить рассказ. — Меня как нашел? — Он давно уже обращался к гостю на «ты», однако оба делали вид, что не замечают этого, хотя раньше, разумеется, Чарнецкий бы подобного не допустил.

— Просто. Там, — подчеркнуто произнес он, — тебя нет, а здесь… стоило лишь найти Мирославу.

— Что же дальше? Имеешь поручение?

— Да, но об этом после. Ныне необходимо где-то отсидеться. Группа, говорю, частично разбита, нас сразу накрыли, кое-кто, наверное, попал к ним… Значит, будут искать…

— И ты решил пойти сюда, здесь найти укрытие?

— Где же лучше? Родные места, каждый кустик знаком. Помнишь…

— Помню, — оборвал его Павел. — Однако в кустики ты не пошел…

— К чертям этот тон! — вспыхнул Юзек.

— А-а, к чертям?! А ты подумал, что своим непрошеным визитом погубишь ее, — Павел указал глазами на двери, за которыми была Мирослава, — прежде всего ее? Подумал, а? Или тебе все равно?

— Зачем же так? — искренне удивился Юзек.

— А как же иначе? Почему ты думаешь, что мы тебя примем? А если заявим, куда следует, если выдадим?

— Ты этого не сделаешь, — твердо сказал Чарнецкий.

— Не я — так она. Разве ты мало насолил ей, таская меня по лесам да запугивая смертью?

— Тогда была война, пан Жилюк.

— Война!.. — Павел почти вплотную наклонился к Юзеку, тяжело дышал. — А кто же ее выдумал? Кто оторвал меня от земли и послал убивать? Вы — паны, графы. Не мой родной отец, а ваш. Ему нужно было защищать свои богатства, свои имения. Говоришь, война?.. А ныне?.. Ныне тоже война?.. Зачем ты сюда приполз, а?

Павел даже сам не предполагал, что встреча поднимет в нем такую волну откровенности, гнева и упреков, а почувствовав, понял, это именно то, чего ему не хватает, к чему он подсознательно стремился. Охваченная страхом и раскаянием, душа его будто очищалась, высвобождалась от этой тяжести, и он кричал, брызгал слюной, потускневшие за эти годы глаза вспыхнули, загорелись в темноте хищными огоньками, которым, однако, никого не пугали. Никого. Потому что даже Юзек понимал: это своеобразная агония, реакция смертельно больного организма на живые раздражители. Чарнецкий слушал и мысленно сожалел, что потянуло его именно сюда, что он связался с этим… трупяком или — как же это он сам себя называл? — ага, «дичаком». Ничего уже, наверное, от него не возьмешь. Хотя — как знать? Бывает, именно такие, попадая в определенные условия, проявляли необычную активность. Однако где же эти условия? Приходится радоваться тому, что имеешь, что до сих пор ты все еще на свободе, можешь хотя бы ночной тенью шнырять под окнами чужих домов. На какой-то миг Юзек ощутил свое превосходство — это между ними происходило попеременно — и решил остановить Павла. В конце концов, он пришел не просителем, не подчиненным.

— Какого черта ты раскричался? — повысил он голос. — Кого пытаешься запугать? И зачем? Я пришел к тебе как к боевику, функционеру. Мы на тебя рассчитываем.

— Кто мы?

— Не прикидывайся дурачком. Будто не знаешь, что… — Юзек заговорил почти шепотом, — что готовится там.

— А что, что, что?! — срываясь на истерику, переспросил Павел.

— Не вопи. Готовится новый поход против Советов, мы должны…

— К черту! Я ничего никому не должен, оставьте меня в покое.

— Покоя не будет, покой на том свете, а нам…

Вошла Мирослава.

— Тише, бога ради.

Павел взглянул на нее сердито, и Мирослава, стиснув до боли губы, вышла.

— Хорошо, — будто немного успокаивался Павел, — так что я должен делать?

— То же самое, что и раньше, — не задумываясь, ответил Юзек. — Не давать Советам покоя, сеять панические слухи, убивать, жечь. Наверное, знаешь о львовских акциях? Так должно быть всюду.

Павел встал, его согнутая, таявшая в сумерках фигура поплыла в противоположный угол. Несколько шагов туда, несколько — обратно.

— Ну а вы? — Он остановился перед Чарнецким. — Говоришь, группа сброшена… что-то должны делать?

— Ну да. — Юзек обрадовался перемене в его поведении. — Должны, конечно, должны. Нефтяные промыслы Борислава…

— Хорошо тебе, сидя вот здесь, болтать. Что вы против Советов? Война прошла, оставила нефтяные вышки, а нынче тем более ничего не сможете сделать. Напрасная затея.

— Однако ж… — начал было Юзек, но тут же умолк.

— Что?

— Я уже свое сделал. Здесь…

— Что ты сделал? — насторожился Павел.

— О пожаре в Великой Глуше, наверное, слышал?

Вон оно что! А он думал: кому захотелось жечь погорельцев? Кто порадовался их новой беде? Чарнецкий! Пан поручик!.. Поджег, конечно, чтобы погубить лошадей… Ах ты ж!..

Первым его желанием было схватить этого паскуду, сдавить за глотку и в один миг покончить со всем и навсегда. Но что-то удержало его. Испуг, осмотрительность? Возможно. Краешком помутившегося сознания поймал тоненькую ниточку, обрывок ее среди множества переплетений — остатки прошлых, былых его мыслей, раздумий, мечтаний. Да, да, ему, измученному бездельем, беспросветностью, вдруг стало любопытно — что же будет дальше? Внезапно сверкнула будто надежда на какой-то выход, спасение. Ему захотелось хотя бы немножко проследить путь, по которому пойдет дальше. Что там, в конце пути?

— Когда ты там был? — спросил Павел Юзека. — Один ходил?

— На прошлой неделе, один. Потянуло. В селе в это время играли свадьбу, на конюшне никакой охраны.

— И не пожалел?

— Что жалеть? Такое добро досталось лайдакам. За здорово живешь привалило.

— А может, они кровью за него платили? Потом и кровью. Чьими же руками все сделано?

— Стоит ли об этом говорить?

— Конечно! Тебе что? А для них — жизнь. — Павел помолчал минуту, потом добавил: — Наверное, ищут? Виновного, говорю, наверное, ищут? Следы могут и сюда привести. Что тогда? Это все равно что пакостить там, где спишь и ешь.