Николай Олейник - Жилюки

Ведра у колодца не было, и Степан зашел во двор, решил попросить ведро у хозяйки. Веснушчатая, лет семи-восьми девочка, кормившая во дворе кур, увидев чужого, шмыгнула в хату и вышла оттуда уже вдвоем — с матерью. Жилюк поздоровался.

— Попейте у нас, — предложила молодая женщина. — Зачем вам с ведром таскаться? — добавила с улыбкой.

Жилюк напился, поблагодарил.

— Издалека? — поинтересовалась женщина.

— Да вроде не очень, — ответил уклончиво. — А вы здешняя, степаньская?

— Здешняя.

— Муж тоже здесь?

— Да где там! Как только это все началось, забрали — и ни слуху ни духу. Он там, где все мужчины сейчас.

Хоть и неопределенный, а все же упрек прозвучал в ее словах: «Он там, где все мужчины сейчас…» А ты, мол, бежишь, прячешься. Ему стало неловко перед этой ласковой, доброй женщиной, перед девочкой, неловко за свою очень уж мирную беседу. Ничего больше не расспрашивая, Степан пошел со двора. В воротах оглянулся — женщина и девочка печально смотрели ему вслед. «Может, велосипед им оставить? — мелькнула мысль, но тут же Степан сам себе возразил: — С ним будет безопаснее. Похоже, что местный житель, свой».

На вокзале яблоку негде упасть. Снова раненые, беженцы, женщины, дети. Толкотня, крики, плач… Наверное, ничего нет в мире более потрясающего, горестного, чем детский плач. Недаром палачи на допросах помещают вблизи заключенного его плачущего ребенка, чтобы жертва слышала и мучилась. Сколько наслушался Степан детского плача на своем жизненном пути! В той же далекой Испании… Когда они отступали, сколько видели бездомных, голодных, оборванных. А какими глазами смотрели на бойцов дети! Словно говорили: разве мы виноваты, что родились на свет? «Дядя, когда эти муки кончатся?» Жилюк поежился. Что это, показалось? Послышалось? Ведь так обращался к нему, к ним, бойцам интербригады, маленький амиго — друг, крестьянский паренек… Где-то под Гвадалахарой. В той богатой ласковым солнцем и оливковым шелестом стране. Такой щедрой и такой обездоленной. «Дядя, когда эти муки кончатся?» Жилюк не понимал его языка, но видел, чувствовал сердцем, что мальчик спрашивает именно об этом. По крутой горной дороге он толкал перед собой небольшую тележку с домашним скарбом, толкал навстречу неизвестности, в далекий, манящий и — как казалось ему — спасительный мир, а мир тот налетал на него колючей проволокой, жерлами орудий, дулами винтовок и пулеметов… Где он теперь, тот ребенок, тот подросток, попавший в гигантскую катастрофу человек? Чем закончился его путь, что нашел он там, в конце каменистой горной дороги?

«Дядя, когда…»

Когда?

«Когда ты вернешься?»

Перед Степаном вмиг выросли Софья с Михальком. Он видит его ручки, его заплаканные глаза. «Когда ты вернешься?..» И то грозовое орудийное утро. И родной двор. И слова матери у новой хаты: «Идешь, сын?..» Степан круто повернул велосипед, поехал от станции. «Может, машина попутная попадется. Хорошо бы — военная».

Не успел он отъехать и сотни метров, как небо засвистело, истошно завыло и один за другим загремели взрывы. Бомбили станцию. Там, где он только что стоял, рвались фашистские снаряды и бомбы. Жилюк зашел во двор, чтобы переждать бомбежку и обстрел, но самолеты носились над местечком, над станцией, над дорогами, обильно поливая свинцом улицы. До слуха донеслось тяжкое рокотанье танковых моторов. Степан понял — танки тоже ведут огонь по местечку. Значит, не наши. И еще понял, что тогда танки не просто ушли, а подобрали десантников-автоматчиков и теперь идут с ними сюда. «Бежать! Бежать, пока не поздно! — стучала кровь в виски. — Может быть, еще вырвусь». Быстро вывел велосипед со двора и покатил вдоль заборов, узеньким, вытоптанным кирпичным тротуаром. «Скорее бы на окраину! Да какая дорога туда ведет?»

На перекрестке улиц стояли несколько человек и о чем-то оживленно беседовали. Это было видно по их жестам. При появлении Степана приумолкли, явно заинтересовавшись им.

— А кто ты такой? Откуда? — не отвечая на приветствие Жилюка, спросил высокий, одетый в офицерский мундир старого покроя мужчина. В его голосе, в тоне чувствовались вызов, неприязнь и какое-то высокомерие. — Зачем тебе окраина? Бежишь?

— Не вашего десятка, мил человек, — бросил Жилюк.

— Так, так… — оторопел высокий.

— Стоите здесь, руками размахиваете, а добрых людей рядом грабят и… — подбирал слова, — и бегут мимо вас.

Он знал — иногда такой тон выручает.

— Это ты и есть добрый человек? — скептически спросил высокий. — Ну-ка, предъяви документы! — подошел вплотную.

— Зачем с ним тарабарить! — вмешался один из стоявших. — Там пусть разберутся.

Где «там», никто из них не пояснял, об этом можно было только догадываться.

— Я вора ловлю, который моих лошадей угнал, — не сдавался Жилюк. — Я честный хозяин…

— Пошли, пошли! — подтолкнули его. — Там разберутся.

Степан уже слышал, что в некоторых местах рядом с отрядами самообороны существуют созданные агентурой врага группы содействия оккупантам. Они создавались в основном из уголовных элементов и всякого рода тунеядцев, спекулянтов. Эти группы ставили своей целью с приближением гитлеровских войск препятствовать эвакуации советских людей и учреждений, вылавливать и выдавать врагу активистов, организовывать диверсии. Жилюк не сомневался, что попал именно к таким. И хотя он, идя к этому неизвестному «там», все еще роптал, притворялся обиженным, но уже выбирал удобный момент для побега. «Хуже, когда придется иметь дело со швабами, — беспокоился он. — Те долго возиться не станут. А, видимо, придется. Эти сами ничего не решают. Они, чтобы выслужиться, отца родного предадут…»

Вскоре они подошли к каменному, с увитыми плющом колоннами дому, возле которого суетились люди в штатском.

— Там кто-нибудь есть? — обратился к ним Степанов конвоир, кивнув на окна.

— Ты что, с луны свалился? — с удивлением посмотрел на него человек, подметавший ступеньки. — Все пошли встречать.

Над входом, осененным зелеными листьями дикого винограда, Жилюк прочитал вывеску: «Городская управа».

— Привели вот, — кивнул на Степана высокий. — Говорит, лошадей ищет. Активист, видно. Куда его?

— Пусть посидит вон там, — кивнул тот на стоявшую в углу табуретку.

Конвоиры ушли. Степан решил играть до конца роль обиженного.

— Вы еще пожалеете, это вам так не пройдет, — сказал с угрозой.

Подметавший окинул Степана равнодушным взглядом.

— Ты, голубчик, не баламуть. Мы пуганые. А если тебе и вправду так уж не сидится, то иди. Иди! Я тебя не видал, ты — меня. Будь здоров.

Степан вздохнул полной грудью лишь далеко за городом. Бешено стучало в висках, сердце, казалось, вот-вот лопнет, не выдержит такого сумасшедшего ритма.