Михаил Слонимский - Повести и рассказы

Франя спросила:

— Что ты обо всем этом думаешь?

— Что я думаю? То, что я — несчастный человек. Раз ты теперь думаешь не о брате, а…

— Я тебя прошу, — перебила Франя, — отрешись хоть на минуту от себя. Подумай о других.

— Хорошо. Отрешаюсь. Вот что: он будет жить во втором этаже, ты — в первом, а мне — что? В подвале, что ли, жить? Я из-за тебя отказался от заказа, и теперь…

— Ты все о себе.

— Если мне отрежут руки и ноги и я буду кричать — ты тоже скажешь: все о себе?

— Тебе ничего не отрезало. А заказ тебе останется. Помоги мне, и я тебе устрою.

— Лучше пропаду, чем приму заказ от твоего мужа. Я не прохвост.

— Идем.

— Нет, я возвращаюсь домой.

И художник повлекся за синим, из простого ситца, платьем.

Франя прошла прямо в контору. В конторе Олейникова не было. Технорук поцеловал у Франи руку.

— Ваш муж в шахте. Если вам нужно…

Франя улыбнулась как ни в чем не бывало:

— Это не мне. Вот художник — позвольте вас познакомить — приехал из города по поводу, знаете, о театре. Дайте записку: я провожу товарища Лютого к мужу. Кстати, погляжу шахты, я ведь ни разу еще не спускалась.

— Я вам дам провожатого.

И технорук повел их в большую комнату, туда, где на скамейке вдоль стены сидели молча шахтеры, бородатые и безбородые, молодые и старые, с руками, созданными для труда, и с глазами, строго озиравшими Лютого и Франю.

Технорук толкнул дверь, на которой было вывешено: «Бухгалтерия», и крикнул:

— Товарищ Белебей!

— Я.

И вышел молодой человек в солдатской гимнастерке и черных, в белую полоску, штанах, сунутых в высокие, тусклые от пыли сапоги. Лицо его, широкое в скулах, было чисто выбрито и волосы приглажены.

Узнав, в чем дело, он поклонился Фране.

— Готов к услугам.

И повел их из конторы. Он — впереди, художник и Франя — позади, отстав не несколько шагов. Лютый усмехнулся:

— Я уже совсем потерял личность и превратился в простую мотивировку. Пожалуйста. Да. Это мне нужно видеть управляющего рудником, а жена управляющего рудником только провожает меня.

— Ах, перестань! Ты все об одном.

Фране было уже стыдно за то, что она пришла сюда не по делу.

Лютый уныло шел рядом с ней.

— Ты делаешь явные успехи. Ты уже не человек, а человечество: жалости в тебе нет никакой.

— Ах, мне тебя жалко и брата жалко, но сейчас мне некогда жалеть.

— Говорю: подвал. Мала куча — наваливайтесь в пятнадцать этажей.

— Ах, замолчи же!

Франя не хотела уже встречи с мужем. Зачем она так торопилась? И зачем взяла с собой Лютого?

Но возвращаться было поздно. Белебей вел к спуску, не оборачиваясь. Клеть ждала их.

Падаешь вниз, а кажется — взлетаешь наверх. Тяжелая земля обступила со всех сторон. Земля дышит сыростью, воздух от стремительного движения бьется и летит мимо ушей.

На глубине пятидесяти двух сажен — против длинного коридора, освещенного электрическими лампочками, — клеть стала. Двойной ряд рельсов шел вдаль и заворачивал вместе с коридором вправо. На левом пути — длинный состав вагонеток, доверху нагруженных солью. У вагонеток — рабочие.

Лютый промолвил:

— Здорово.

Франя, не взглянув на него, обратилась к Белебею:

— Мне, право, стыдно вас просить, но я бы хотела сначала осмотреть шахты. Ведь надо же мне знать, чем мой муж управляет.

Она уже не хотела тут встретиться с мужем. Белебей поклонился:

— Я к вашим услугам.

И, взяв фонарь, повел Франю.

— Это сейчас один из лучших рудников. Производство по отношению к прошлому году повысилось чуть не вчетверо. Рабочие работают в две смены, но очень часто задерживается жалованье. Товарищу Олейникову приходится то и дело ездить в город. Мы мечтаем о механизации производства, но тут на пути — препятствие: бедность, у государства нету средств. Нужно сначала без машин поднять производительность. Вы подумайте: мало того, что нужно приобрести машину, нужно ее еще доставить сюда. На руднике — четыреста пятьдесят рабочих и только одна забойная машина. И отвалку мы пока производим варварским способом — просто закладываем динамитные патроны.

Коридор кончился.

Они вступили в огромную залу. Своды залы терялись в темноте.

Белебей сказал:

— Высота — десять сажен.

Земля мякла под ногами. Было холодно. Соляные своды казались ледяными. Если бы не фонарь в руке Белебея, было бы совершенно темно.

Лютый остановился в восхищении.

— Какая красота! Франя, послушай, какое эхо.

Белебей спросил Франю тихо:

— Гражданин, должно быть, писатель?

— Нет. Художник.

Белебей улыбнулся так, что Франя сразу возненавидела всех писателей и художников.

— Работа тут чище, чем на угле, — сказал Белебей, — но очень тяжелая работа.

И обратился к Лютому:

— Вам любопытно, наверное, познакомиться с нашим местным художником. Он мастерит из соли очень искусные фигуры рабочих, делает модели вагонеток, вырезывает лошадей. В конторе у нас шкаф из соли — тоже его работы. И все это он разрисовывает интересными картинами. Его очень любят тут, и товарищ Олейников даже освободил его от работы. Он так у нас и числится художником.

Лютый кивнул головой:

— Да. Надо будет познакомиться с его работами. Но сейчас художники никому не нужны.

Белебей пожал плечами и повел художника и Франю дальше.

— Тут нужно нагнуться.

По стенам низкого коридора шли, как перила, толстые провода.

Белебей обернулся:

— Только проводов не троньте: убьет на месте. Это кабель.

Франя вздрогнула: она только что хотела взяться за провод.

Снова зала, такая огромная, что на мгновение Лютый развеселился.

— Франя, станцуем вальс.

И он схватил Франю за талию, Франя отшатнулась. Лютый опустил руки.

— Так.

Белебей провел их к темной, уходящей вверх соляной горе.

— Тут производилась отвалка. Видите — вся стена разворочена. Там, наверху, бурение. Мы сейчас как раз под вашим домом.

Он оглянулся: в дальнем углу залы горели огоньки цигарок.

— Разрешите, я вас оставлю ненадолго. Мне нужно передать десятнику распоряжение.

Чуть он скрылся, Лютый воскликнул:

— Ну, теперь меня никто не остановит. Я влезу в эту пещеру. Я, наконец, не могу больше.

И он полез на гору.

Франя напрасно останавливала его: он карабкался вверх по соляной горе. Было совсем темно. Художник стер ладони и колени о соляные глыбы и, когда совсем устал, увидел впереди огонек. Он полез в дыру, к огоньку.

Оттуда раздался голос:

— Кто лазиит? Тут струи.

Струи — это трещины в соляных громадах; стопудовые глыбы чуть держатся тут, они готовы отвалиться от малейшего толчка. Художник не знал этого.

— Кто лазиит? — повторил голос.

Лютый поднял голову, чтобы ответить, и макушкой коснулся нависшей над ним глыбы.