Михаил Слонимский - Повести и рассказы

— Чаю, что ли? Можешь обождать. Я еще сплю, видишь.

— Варвара Петровна, — сказал Чаплин, — а ведь эта девица — моя дочь.

— Дочь? — заинтересовалась тетка. — Да ну?

— Дочь, — подтвердил Чаплин. — Я ее с матерью очень давно кинул, до войны еще. Она еще маленькая была. А вот оказалось: выросла и пришла. Жить ей стало нечем, тетя, голод и нищета, так она отца и вспомнила, покорилась.

— Кинул, — сказала тетка. — Тебя самого надо бы в Фонтанку скинуть. Сволочь такая — женщину с малым ребенком бросать! Пфу!

— Выросла и пришла, — спокойно продолжал Чаплин. — Раньше ей мать запрещала. Мать-то оказалась гордая, хоть и очень любила меня. А я, тетя, как кинул ее, так и забыл. Совсем даже и не вспоминал о ней, а она помнила.

— Помнила! — злобно проговорила Варвара Петровна. — Поди, рада была, что от урода такого отделалась. Ух и не люблю же я тебя, злодея!

Чаплин говорил:

— И вот, оказывается, умерла. Давно умерла. И как вспоминаю сейчас — очень она была хорошая жена. Такая жена…

— Сволочь ты и пес! — сказала тетка.

Чаплин грустно покачал головой:

— Да что же мне делать было? Такой я человек: семейным счастьем или тихой жизнью заинтересоваться не могу. Мне борьба нужна во всем, я человек военный.

— Дурак! — сказала Варвара Петровна. Чаплин продолжал, вздохнув:

— Это все ничего. А вот я о чем думаю: дочери-то моей Лизе семнадцать лет. Семнадцать лет! Это значит… что же такое? Это значит — я уже старик? Она как ко мне вошла — я к ней любезничать. И вдруг — как пуля в лоб — дочь. Изменилась очень, выросла. И ведь не так далеко жила от меня, а все не шла. И вот нищета пригнала. Это что же? Старик я? Конец моей жизни?

И Чаплин опустился на кровать к тете.

— Пошел прочь с чистой кровати! — приказала Варвара Петровна. — Да уж ладно, не горюй. Живи, бог с тобой!

— Горевать не приходится, — отвечал Чаплин. — Я помирать привык. Много раз в борьбе помирал. Да только обидно все-таки.

Он прибавил, помолчав:

— Вы уж, Варвара Петровна, позаботьтесь о моей дочери. Чаю больше сготовьте, булок, обед… Ну, да вы сами знаете.

И он вышел.

Варвара Петровна ворчала вслед ему:

— Народу сколько поубивал, беспорядку сколько наделал, а теперь туда же — за утешеньями лезет. Нет тебе утешенья, убийца проклятый!

Впрочем, больше всего было сейчас обидно Варваре Петровне то обстоятельство, что племянник только теперь, когда понадобилось по хозяйству, сообщил ей о жене и дочери. А раньше — не для булок, а для души — не мог разве родной тетке сказать?

Вечером Чаплин советовался с теткой: как быть с дочерью?

— Может быть, ее в деревню отослать? Я бы ей даже денег дал. Она ж без дела пропадет, а какое сейчас ей дело найти? Определить, конечно, куда-нибудь можно; да где ей жить? Ведь не вещь она — в шкаф не сунешь, если кто ко мне пришел. Да и мало ли что бывает с девицами: заболеет еще или влюбится. Я их во как знаю: нарушают они жизнь, если вместе жить! Беспокойно станет, и занятиям вред.

Варвара Петровна всплеснула руками:

— Злодей ты! Изувер ты и злодей! Да такую всякий с удовольствием к себе возьмет, всякий на ней женится.

Чаплин задумчиво поглядел на тетку.

— А кому бы жениться на ней!

И тут же продолжал:

— Надо ей замуж, это верно. Муж ей все, что надо, предоставит. А я с дочерью не привык — я человек военный. Да и дочь ли она мне? Может быть, и врет она все, добротой моей пользуется. Пришла с улицы, по книжке — дочь, а кто ее знает? Ведь уж одиннадцать полных лет не видались, а мать ее — так ее вот Черныш, которому я помощь оказал, он и то лучше меня помнит. А я и забыл, я с фронта и не возвращался к ней. Кто знает: какая это девица? Может быть — дочь, а может быть — и не дочь.

Подумав, он прибавил:

— Верней, что и не дочь она мне. Не нужна мне дочь — я человек военный. Ну, да уж ладно — приходится мне, видно, обо всех заботиться.

— Злодей ты! — отвечала на всякий случай Варвара Петровна. Однако она не настаивала уже на хороших качествах Лизы.

А Чаплин этим же вечером говорил Лизе:

— Ну вот, дочурка, и устроим тебя: быстренько замуж отдадим. И Варвара Петровна советует. Я тебе завтра скажу — за кого, а в воскресенье и познакомитесь.

Лиза ничего не ответила. Да она и весь день молчала. Ей не о чем было говорить с этим совершенно чужим ей человеком, у которого пиджак, брюки, бородка и подстриженные усы были одного и того же серого, седоватого цвета. Отец — весь в секретах и тайнах. Даже шкаф, столы — все у него было замкнуто на ключ, а ключи он носил при себе, и они противно бренькали у него в кармане брюк. Лиза в испуге решила, что он не иначе как шпион или невероятный богач. Она не знала, что и в шкафу и в столе лежит у Чаплина совершенная дрянь. Самое ценное, что там было, — это коллекция порнографических открыток.

Из ворот полуразрушенного дома на набережную Екатерининского канала вышел огромный рыжий пес. Пес жмурился. Он явно любил в эту минуту все, что видели его желтые глаза. От восторга перед миром пса даже слеза прошибла. Он очень ласково глянул на проходившего мимо Черныша и сразу же, отвернув морду, зевнул в июньское светлое небо.

Когда ноги Черныша оказались на одной линии с мордой пса, пес, бросив притворяться, взрычал и кинулся к его сапогам так стремительно, словно им выстрелили. Черныш хлестнул пса стеком по быстрой оскаленной морде и отскочил.

Пес снова бросился на него.

— А, дьявол! — радостно сказал Черныш, снова хлестнул пса стеком и отпрыгнул.

Пес промахнул мимо, взрычал и опять скакнул на зеленую шинель.

— У, дьявол! — пробасил Черныш.

Он, не думая, почему и зачем он это делает, хлестал пса справа и слева, спереди и сзади и приговаривал в совершенном восторге — то низким басом, то тончайшим тенором:

— А, дьявол! У, дьявол! Э-эй, дьявол!

Пес, обезумев, кидался из стороны в сторону. Он уже не нападал, а только увертывался от ударов. Глаза его налились кровью, язык вывалился, рычанье то и дело переходило в визг, но бежать с поля сражения псу было обидно.

Черныш прихлестывал пса, приговаривая уже ласково:

— И не с такими дрались. Пострашней тебя видали.

При этом он левой рукой расстегивал ремень. Расстегнул, зажал в кулак оба конца ремня, кинул петлю, на шею псу и скрутил, ударяя пса ручкой стека по носу.

Пес хрипел в отчаянии. Теперь уже ясно было, что он просто очень голоден и у него нет сил сопротивляться.

Черныш потащил пса по набережной, завернул в ближайший переулок, прошел три дома и втянул пса во двор четвертого дома, где в третьем этаже помещалась квартира Уточкина.

У подъезда, прислонившись к серого камня стене, стоял Чаплин.

— Наконец-то! — воскликнул он. — А я тебя уж с полчаса жду. Уточкина дома нет, дверь заперта.