Геннадий Фиш - В Суоми

Значение романа «Семеро братьев» для финской литературы можно, пожалуй, сопоставить со значением «Мертвых душ» для русской. И я вдруг на минуту представил себе городок с проспектом Чичикова, улицами Ноздрева, Собакевича, Коробочки, мостом Манилова, проездом Заседателя, переулками Петрушки и Фемистоклюса и тупиком Плюшкина.

Нет, такой «живой» памятник, какой соорудили граждане города Вааса основоположнику финской национальной литературы, у нас, пожалуй, не мог бы состояться!

Кто бы захотел проживать на улице Плюшкина?!

И, видно, не случайно вспомнился мне Плюшкин в ту минуту, когда мимо нашей машины промелькнул дорожный указатель, на котором было написано, что до поворота на Лайхия осталось три километра.

— Та самая Лайхия? — До этой минуты я в глубине души сомневался в существовании ее. Она казалась мне лишь именем нарицательным.

Но дорожный указатель сделал реальностью Лайхия — деревню, о необыкновенной скупости жителей которой во всей стране рассказываются притчи, складываются анекдоты. Говорят даже, что один из обитателей Лайхия, женившись, в свадебное путешествие из скупости поехал один, оставив дома новобрачную.

Лайхия — это как бы заповедник скупердяев, известный всей Суоми.

Говорят, что по скаредности с Лайхия может соревноваться лишь Исокюрё — соседняя с ней деревня. И сейчас, на подступах к Лайхия, наш водитель к десятку уже занесенных в мою тетрадь анекдотов о феноменальной скупости лайхияненов рассказывает еще одну историю.

…Крестьянин из Исокюрё был какого в гостях у своего друга в Лайхия.

— О скупости наших деревень идет слава во всей Суоми… — сказал гость.

— Верно, Лайхия знают даже за границей! — с гордостью перебил его хозяин.

— Так вот, я вызываю тебя на состязание, кто из нас скупее.

— Принимаю вызов, — ответил хозяин, подошел к часам и остановил их. — Пока мы тут сидим, зачем им идти? — сказал он.

Гость из Исокюрё зажмурился.

— Пока мы тут сидим на месте без дела, зачем зря расходовать зрение, утомлять глаза?

— Ты прав, — отвечал хозяин. — Но если уж мы сидим с закрытыми глазами, то незачем понапрасну жечь свет. — И он потушил лампу.

Много ли, мало ли времени сидели так в темноте, с закрытыми глазами и гость и хозяин, сказать не берусь, но вдруг гость услышал во тьме какой-то шорох.

— Что ты там делаешь? — спросил он.

— Снимаю штаны. Если все равно сидим в темноте, то зачем же зря протирать сукно, просиживать штаны! Они денег стоят!

— Ты выиграл! Лайхия непобедима, — огорчился гость из Исокюрё, подтянул штаны и стал прощаться…

Вот и поворот в Лайхия. Мы миновали его.

— Рассказы о Лайхия так популярны в народе, потому что скопидомство, вероятно, одна из существеннейших черт финского «менталитета», — сказал водитель. — Это и понятно. Природа нас не балует. На даровщинку нам ничего не достается, — добавил он мораль к притче. — Возьмите хотя бы эту же дубинку старосты. Скупились на посыльного при общине. Чем не Лайхия?

— Ну, это ты путаешь! Бережливый — не скряга. Расчет не скупость. А в дубинке был не только расчет, но и смекалка. Каждый передающий соседу эстафету сам лучше запоминает, в чем дело. Передаваемая из рук в руки палка быстрее обежит многокилометровый путь, чем одинокий посыльный. А в-третьих, если можно обойтись без посыльного, то держать его — непростительная расточительность! — возразил мой спутник Аско Сало.

— Если правильна французская пословица о том, что все пороки являются лишь продолжением добродетелей и бережливость порой переходит в скупость, то из какой же добродетели вырастает расточительство? — спросил я.

— Расточительство? — переспросил Аско. — Да вот пример. У вас в Советском Союзе тончайшие расчеты, — ну, вот хотя бы такие, без которых нельзя было бы запустить спутник, — иногда сочетаются с неумением считать в быту! Возьмите эти мраморные чернильницы, с которыми встречается каждый иностранец в первый же день пребывания в России.

— Чернильницы?

— Ну да! В номерах гостиниц в Ленинграде, Москве, Киеве, Ташкенте — повсюду на письменных столах стоят мраморные, в бронзе чернильные приборы. В кабинетах директоров заводов и у всякого рода начальства чернильницы из хрусталя, бронзы, мрамора! И каждая стоит сотни по три, а то и больше. В большинстве случаев это глубокие, неудобные чернильницы без чернил. Бесполезная декорация. Ведь пишут все — и директора и приезжие люди — автоматическими перьями, или, как у вас называют, «вечными ручками». А эти мрамор и бронза еще как вскочили вам в копеечку! В одной «Астории» в Ленинграде чернильницы обошлись поди в четверть миллиона!..

Странно — как я этого раньше сам не замечал!

Что значит сила привычки, и как полезен свежий взгляд друга, которому хочется, чтобы во всем, даже в самых малых мелочах, наша страна была примером.

Я вспомнил о номере гостиницы в Вааса. Там на полочке умывальника у зеркала рядом со стаканом стоит круглобокая жестяная коробочка, похожая на банку из-под сгущенного молока.

Из-за длинной, узкой щелки, прорезанной на стенке, коробка эта похожа и на копилку. Но щель настолько узка, что в нее не пролезет даже самая мелкая монета.

И, однако, коробка не пустая: встряхнешь — и она ответит глухим металлическим позвякиванием.

Оказывается, что это все же копилка, но копилка особого рода. После бритья в эту узкую длинную щель постояльцы гостиницы опускают отработанное лезвие безопасной бритвы. А когда банка наполняется, ее открывают и сдают лезвия в переработку. Ни один грамм высококачественной стали не должен пропасть напрасно. Доход же от этого идет на благотворительные цели, о чем свидетельствуют подписи под красными крестами на зеленых стенках этой своеобразной копилки. Так было во всех гостиницах в Турку и Тампере, в Хямеенлинна и в Лахти, в Котке и в Порвоо, в Пори и Куопио.

Нет, я не увидел здесь «духа» Лайхия. Не скопидомство это, а домовитость.

Тут в ходу и обыкновенные копилки. На витрине одного из банков в Хельсинки выставлена коллекция разнообразнейших копилок, изображающих то книгу, то нью-йоркский небоскреб, то океанский пароход, а то и простую глиняную хрюшку.

Сберегательные кассы выдают своим вкладчикам на дом замкнутую на замок копилку. Приходя с работы домой, владелец копилки опускает в прорезь марку, завалявшуюся в карманах мелочь, с которой он, конечно, сам бы никогда не пошел в сберкассу. В определенные сроки работник сберегательной кассы приходит на квартиру, отворяет своим ключиком копилку, забирает накопленную за три месяца мелочь и записывает ее на книжку вкладчика…

Копилка здесь для многих становится предметом культа, и не случайно в центре столицы, на фасаде Коммерческого училища, в сюите выразительных барельефов работы известного скульптора-керамика Шилкина, рядом с богом торговли Гермесом в его крылатых сандалиях, изваяно изображение копилки-хрюшки, в прорезь которой школьница деловито опускает монетку.