Геннадий Фиш - В Суоми

Она взглянула на своего мужа. Тридцать лет прожила она с ним бок о бок, но никогда до этой секунды она не могла бы себе даже в дурном сне представить, что у Куста Пертула, ее мужа, может быть такое злое, искривленное невыносимым презрением и ненавистью лицо. Она остановилась. Замялась.

— Давай настоящее, боевое, а не эту древность! — крикнул Каллио.

И хозяйка, виновато взглянув на мужа, затрусила в соседнюю комнату, в кабинет мужа, и, открыв широкий ящик письменного стола, вытащила из глубин его новенький полированный браунинг и три обоймы. Она осторожно положила принесенное на край стола.

Инари дал знак партизанам, и они сгребли все — древнее и боевое оружие в охапку. И чем больше волновалась и суетилась хозяйка, тем спокойнее и злее становился хозяин. Длинные, костистые пальцы его как будто были впаяны в ручки качалки.

В это время в комнату вошел человек. По одежде и по манере держать себя сразу можно было узнать в нем батрака.

— Куда, херра, прикажете погнать оленей теперь? — вежливо кланяясь, обратился он к хозяину.

Но тот, казалось, стал глух и нем. Поэтому человек все так же вежливо, но уже с нотками недоумения в голосе повторил свой вопрос. Однако хозяин продолжал молчать.

— Сейчас здесь нет херра, нет хозяина, а есть революционные лесорубы, красные партизаны Похьяла. Вот он тебе и не отвечает, — объяснил странное поведение хозяина Каллио.

— Больше нет оружия? Мы сожжем усадьбу, если вы обманули нас, — громко говорит Инари.

— Нет, клянусь вам! — испуганно божится хозяйка.

— Номер браунинга у меня записан! — прошипел старик.

— Не убивайте его! — взвизгнула хозяйка и повисла на Инари. — Клянусь вам, больше ничего нет, топоры только…

— А как же с оленями? — продолжал недоумевать пастух.

— Гони их куда хочешь, хоть ко всем чертям, — разрешил Каллио, нагружаясь оружием.

— С каким удовольствием, ребята, я бы вам олений окорок запекла! — мечтательно сказала Айно. — С такой поджаренной, хрустящей корочкой, просто объедение!

Они вышли на улицу.

Было темно.

По ночному небу стлались дымки. Из хлева вышел пожилой человек и спросил у Инари:

— Можно мне идти с вами?

— А ты кто?

— Батрак в усадьбе.

— Возьми расчет и иди.

Ему дали ружье помещика, и он встал в строй первой роты.

В деревне ребята пошли отогреваться по избам. На дворах крестьяне ладили сани и поили лошадей.

Инари решил сам проверить посты — последнюю смену перед выходом из деревни.

Он шел, прячась в тени домов и изгородей, чтобы перед часовыми предстать совсем неожиданно. Вдруг он услышал, как заскрипела и стукнула дверь рядом с почтовой конторой. Он остановился, прислушался, вгляделся. Было еще совсем темно. Инари с трудом разглядел, как какая-то тень сбежала с крыльца, нагнулась, надевая лыжи, и быстро пошла по дороге. Инари двинулся за нею, стараясь остаться незамеченным.

Теперь он видел, что это была женщина.

Незнакомка, миновав последние строения, свернула на большую дорогу, ведущую на юг.

«Зачем она ушла тайком из деревни в такую холодную ночь?»

Инари убыстрил шаги.

Было так морозно, что даже не скрипел снег.

Вот она подходит к часовым и останавливается. Отлично! Дальше ей не пройти. Инари замедляет ход.

Между часовыми и женщиной завязывается оживленный разговор. По интонациям и отдельным долетающим словам Инари кажется, что женщина о чем-то просит часовых.

Он еще замедляет свой шаг, но вдруг сразу отталкивается двумя палками и выносится на середину дороги. Он ускоряет шаг.

— Как вы смеете выпускать кого-либо из деревни?! — кричит он полным голосом, проносясь мимо вздрогнувших от его неожиданного появления и окрика часовых. — Остановись! — кричит он.

Но женщина не хочет останавливаться, она надеется на свое умение бегать на лыжах, на непроницаемость зимней темноты, она ускоряет бег.

— За мной! — сердито кричит Инари часовым.

Один из них срывается с места и бежит вслед за своим командиром.

— Остановись, женщина! — еще раз кричит Инари. — Стрелять буду!

Он с силой отталкивается палками, набирает в легкие воздух и рвется вперед. Неужели он позволит ей уйти?

Часовой остановился. Сорвал из-за плеча винтовку. Приложился. Темноту разорвал желтый огонь выстрела. Один. Другой.

Женщина замедлила шаги и через секунду-другую совсем остановилась.

— Могла бы и дальше бежать, дура, — выругался подскочивший к ней Инари, — все равно настиг бы!

Затем он сразу перешел на официальный тон:

— Куда вы, сударыня, изволите уходить ночью из деревни?

— В соседнее село.

— Зачем вы идете туда поздно ночью?

— Чтобы прийти засветло.

Зачем же ей понадобилось идти в соседнее село?

Нет, пожалуйста, пусть повернет лыжи обратно. Она в соседнее село раньше чем послезавтра не выйдет. У нее там срочно заболел отец? Она об этом узнала по телефону, полчаса спустя после того, как они разорвали телефонное и телеграфное сообщение? Почему она не остановилась на его окрик? Думала, это шутка? Чем она занимается? Здешний почтовый агент?

— Дорогая моя, я ручаюсь вам, что папаша ваш отдаст богу душу, не повидавшись с вами, если вы не будете выполнять наши распоряжения!

Инари приказал одному из часовых немедленно отвести барышню и запереть ее до отхода первой роты в чулан при харчевне.

Когда конвоир увел арестованную, Инари обрушился на часового:

— Какое право имел ты нарушить приказ и выпустить из деревни человека?

— Это женщина, товарищ Инари.

— Хоть бы сам бог. Ты должен был задержать ее и доставить ко мне.

— Но у нее умирает отец, и она так жалобно просила, чтобы мы ее отпустили!

— Ты нарушил приказ. Ты первый раз в руки взял оружие?

— Первый, товарищ командир.

— Ты не исполнил приказа. На этот раз прощаю. В следующий — расстреляю. Записываясь в отряд, ты знал о нашей дисциплине.

И Инари пошел по дороге в деревню. Потом он вернулся и спросил часового:

— Больше никого не выпускали из деревни?

— Нет, товарищ командир.

— Ну, так знайте: эта стерва состоит в «Лотта Свярд». Она подняла бы тревогу в селе среди шюцкоровцев и гарнизона. Они устроили бы на дороге засаду, и мы попали бы в настоящий капкан. Нас могли бы перестрелять, как куропаток, из-за девчонки. Пень, вот кто ты!

Молодая почтарша чувствовала себя в кладовке харчевни очень неважно. Правда, было тепло, но темнота — хоть глаз выколи, и прилечь не на что, одни некрашеные доски пола.

Она злобно ощупала в темноте на груди эмалированный значок своей организации. «Лотта Свярд», — надо же было ей нацепить его перед выходом из дому! Если бы не было этого значка, возможно, что этот, третий, тоже пропустил бы ее. Она великолепно видела, какими глазами он смотрел на этот значок. А ей уже казалось, что слава великой патриотки, героини Суоми, осенила ее. И вместо этого быть так глупо запертой в чулане, вместе с мешком соли, с мукою, сахаром, кофе и крысами!