Геннадий Фиш - В Суоми

Когда они вошли в деревню, Лундстрем сразу же устремился на почту. Он хотел успеть еще до закрытия конторы.

На том же самом месте, в той же самой позе, в какой он оставил ее здесь пять дней назад, сидела у своего стояла молодая почтарша.

— Гуд даг, фрекен!

— Ах, это опять вы! — И фрекен ласково улыбнулась Лундстрему. — Вы хотите посмотреть свежие шведские газеты? Но с того дня, что вы заходили сюда, почта была один лишь раз. — Она снова ласково поглядела на молодого лесоруба. — Ах, если бы вы знали, какие у меня неприятности! — затуманилась она, вспомнив, как провела прошедшую ночь.

— Благодарю вас, фрекен, сегодня у меня нет времени читать хельсинкские и даже стокгольмские газеты, я попрошу у вас сегодня другой услуги.

— Пожалуйста, херра.

— Будьте добры, отдайте мне оружие, которое есть у вас.

Фрекен даже остолбенела от неожиданности.

— Как? — только через несколько секунд нашлась она. — И вы, такой благовоспитанный швед, тоже с этими? — И потом, принимая оскорбленно-неприступный вид: — Никакого оружия у меня нет.

«Как он смеет после всего этого еще улыбаться?» — возмущается до глубины души фрекен.

Но Лундстрем не только улыбается. Он вытаскивает из кармана револьвер и, перебрасывая его с ладони на ладонь, вежливо продолжает:

— Не будет ли фрекен любезна открыть ящик письменного стола, с правой стороны, второй сверху, и вытащить оттуда револьвер?

Она смотрит на него во все глаза.

Лундстрем подходит к столу, вытаскивает ключ из замка среднего ящика, открывает второй ящик сверху, справа, и рука его безошибочно, как будто он сам туда его положил, нащупывает дамский браунинг. Что ж, это хуже винтовки, но тоже может пригодиться.

— Счастливо оставаться, нэйти. — Он переходит на финский.

Девушка смотрит ему вслед, и в ее взгляде и злость и удивление: откуда он мог узнать?

Лундстрем, довольный своим приключением, быстро идет по улице. Навстречу едут вооруженные парни.

— Где штаб?

У входа в харчевню толпились лесорубы.

В самой харчевне столы отодвинуты к стенам. Айно торжественно восседает на груде конфискованного оружия, на сдвинутых столах сладко спит молодой лесоруб.

— Садись, Лундстрем, — приветливо сказал Коскинен и сразу же обратился к группе крестьян, обитателей деревни. Преувеличенная важность их речи и медлительность движений выдавали большое, с трудом сдерживаемое волнение.

— Ну что ж, товарищи, — сказал Коскинен, обращаясь к самому старшему из них, — чем могу я быть вам полезен? Или вас не удовлетворяет оплата, предложенная за перевозку начальником хозчасти товарищем Олави? Садитесь, пожалуйста. — Но, увидев, что все табуретки заняты, Коскинен сам встал.

Олави стоял рядом с Коскиненом.

Помолчав, как положено, с десяток секунд, старик крестьянин сказал:

— Нет, оплата совсем не плохая. Но, видишь ли, товарищ начальник, в нашей округе очень много медведей.

— Что ж, мы вам всех вывести не сможем.

— Нет, не о том мы просим. Сколько убьете, столько и ладно. Мы и сами с ними хорошо справляемся. Только вот это нам нужно. — И старик указал на сваленное у стен оружие. — Наше конфисковали. Без другого, на худой конец, обойдемся, а без охотничьего никак.

Олави подошел к груде. Он еще не успел раздать оружие третьей роте. Не пришлось долго разглядывать, чтобы убедиться, что около половины действительно охотничьи ружья.

— Они правы, — доложил Олави.

— Выбери, Лундстрем, охотничьи и отдай под расписку этому товарищу. — Коскинен показал на старика.

Крестьяне одобрительно закивали и зашептались.

— Произошла небольшая ошибка, товарищи, — объяснил Коскинен. — Мы от крестьян никакого имущества не отбираем, мы их друзья, и когда мы придем к власти, сразу же все крестьяне получат казенные и помещичьи земли и леса. Оставьте себе ружья и бейте медведя, лося и дичь на здоровье.

Лундстрем выбрал из груды охотничьи ружья, написал расписку. Старший внимательно прочитал ее, подняв при этом очки с носа на лоб, пересчитал ружья и затем старательно чернильным карандашом вывел свою подпись.

— Все в порядке, товарищи.

«Инари все еще не понимает, как важна для нас крестьянская поддержка», — подумал Коскинен и затем, обращаясь к вошедшим в комнату лесорубам с красной повязкой на рукаве — знак командира, — отдал приказ:

— Вторая рота выступит на соединение с первой через четыре часа. Обозы и третья рота следуют за ней, чтобы к вечеру прибыть, уже минуя хутора, в Сала.

«Он говорит так, как будто Сала уже взято нами», — подумал Лундстрем.

Еще только брезжил рассвет, когда главные силы батальона с обозом двинулись дальше на юг.

Коскинен смотрел с крыльца, как проходят партизаны. Рядом с ним Лундстрем.

На улицах горят костры. Слышны ржание лошадей и громкие разговоры невидимых в темноте людей. И оттого, что люди эти не видны, казалось, их очень много. И ощущение множества людей, идущих вместе на одно и то же дело, на одни и те же трудности, страдания и радости, волновало и одновременно успокаивало. Шутка ли сказать, сколько народу идет заодно в этих малолюдных северных районах Похьяла!

Первым вышел взвод разведчиков. Потом двинулись по четыре в ряд на лыжах партизаны второй роты.

Все они были вооружены. Правда, в последних рядах был разнобой. Лундстрем стал считать: было двадцать пять рядов.

Потом — через двадцать метров — обоз. Перед первыми панко-регами на лыжах прошел Олави.

— Доброе утро, Олави! — крикнул Лундстрем с крыльца.

— И тебе! — был короткий ответ.

Вот медленно ползет и сам обоз — с одеждой, салом, мукою, консервами, фуражом, пилами, топорами, сбруей.

«Правильно!»

На розвальнях сидят женщины, бывшие стряпухи-хозяйки, ныне сестры милосердия. Рядом с женщинами примостились даже дети. Странно — дети при партизанском отряде!

Олави говорил, что в обозе шестьдесят гужевых единиц, но Лундстрему кажется, что их гораздо больше. Вот гуськом тянутся сани, почти вплотную, наезжая на полозья друг другу, и все-таки обоз растянулся не меньше чем на полкилометра.

Снова большой интервал.

Затем выезжают из разных подворотен подводы — это примкнули к партизанам жители здешней деревни; выходят из домов, из переулков люди с котомками за плечами и порожняком, на лыжах и просто пешком — идут нестройной толпой по пути, только что пройденному второй ротой и обозом.

Это те, которые не записались в отряд, но, покинув лесоразработки, идут по следам батальона. Это и те, которые во всем согласны с Коскиненом, но у них кеньги изорваны и не годятся для больших переходов.

Это и те, которые сначала хотят посмотреть, что получится у коммунистов. Если с ними по душам поговорить, то многие запишутся в отряд и организуют четвертую роту. Но Коскинен не хочет сейчас заниматься этим делом, потому что даже и для партизан третьей роты не хватает оружия. А без оружия нечего раньше времени огород городить. Пускай идут вольным пополнением на случай надобности.