Максим Горький - Круг. Альманах артели писателей, книга 6

— Эти растрепанные, вывихнутые люди довольно удобно живут в своих шкурах… в своих ролях. Я тоже имею право на удобное место в жизни… — сердито соображал Самгин, чувствуя себя обновленным, независимым.

С этим чувством независимости и устойчивости на другой день вечером он сидел в комнате Лидии, рассказывая ей тоном легкой иронии обо всем, что видел ночью. Лидия была нездорова, ее лихорадило, бисер пота блестел на смуглых висках, но она все-таки крепко куталась пуховой, пензенской шалью, обняв себя за плечи. Ее темные глаза смотрели с недоумением, с испугом. Изредка и как будто насильно она отводила взгляд на свою постель, там вверх грудью лежал Диомидов, высоко подняв брови, глядя в потолок. Здоровая рука его закинута под голову, и пальцы судорожно перебирают венец золотистых волос. Он молчал, а рот его был открыт, и казалось, что избитое лицо его кричало. На нем широкая ночная рубаха, рукава ее сбиты на плечи, точно измятые крылья, незастегнутый ворот обнажает грудь. В его теле было что-то холодное, рыбье, глубокая ссадина на шее заставляла вспоминать о жабрах.

Появлялась Варвара, непричесанная, в ночных туфлях, в измятой блузе; мрачно сверкая глазами, она минуту, две слушала рассказ Клима, исчезала и являлась снова.

— Я не знаю, что делать? — сказала она. — У меня нехватит денег на похороны…

Диомидов приподнял голову, спросил со свистом:

— Разве я умираю?

И закричал, махая рукой:

— Я не умираю! Уйдите… уйдите все!

Варвара и Клим ушли, Лидия осталась, пытаясь успокоить больного, из столовой были слышны его крики:

— Отвезите меня в больницу…

— Не верю я, что он сошел с ума, — громко сказала Варвара. — Не люблю его и не верю…

Пришла Лидия, держась руками за виски, молча села у окна. Клим спросил: что нашел доктор? Лидия посмотрела на него непонимающим взглядом; от синих теней в глазницах ее глаза стали светлее. Клим повторил вопрос.

— Помяты ребра. Вывихнута рука. Но — главное — нервное потрясение… Он всю ночь бредил: не давите меня! Требовал, чтоб разогнали людей дальше друг от друга. Нет, скажи — что же это?

— Навязчивая идея, — сказал Клим.

Девушка снова взглянула на него, не понимая, затем сказала:

— Я — не о том. Не о нем. Впрочем, не знаю, о чем я.

— Он и раньше был ненормален, — настойчиво заметил Самгин.

— Что тут нормально? Что, вот, люди давят друг друга, а потом играют на гармонике? Рядом с нами до утра играли на гармонике.

Вошел Макаров, обвешанный пакетами, исподлобья посмотрел на Лидию:

— Вы — спали?

Не взглянув на него, не ответив, она продолжала пониженным голосом:

— Нормально, это — когда спокойно, да? Но ведь жизнь становится все беспокойнее…

— Нормальный организм требует устранения нездоровых и неприятных раздражений, — сердито заворчал Макаров, развязывая пакеты с бинтами, ватой. — Это — закон биологии. А мы от скуки, от безделья встречаем нездоровые раздражения, как праздники. В том, что некоторые полуидиоты…

Лидия вскочила, подавленно крикнув:

— Не смейте говорить так при мне!

— А без вас — можно?

Она убежала в комнату Варвары.

— Склонность к истерии, — буркнул Макаров вслед ей. — Клим, пойдем, помоги мне поставить компресс.

Диомидов поворачивался под их руками молча, покорно, но Самгин заметил, что пустынные глаза больного не хотят видеть лицо Макарова. А когда Макаров предложил ему выпить ложку брома, Диомидов отвернулся лицом к стене.

— Не стану. Уйдите.

Макаров уговаривал неохотно, глядя в окно, не замечая, что жидкость капает с ложки на плечо Диомидова. Тогда Диомидов приподнял голову и спросил, искривив опухшее лицо:

— За что вы меня мучаете?

— Надо выпить, — равнодушно сказал Макаров.

В глазах больного мелькнули синие искорки. Он проглотил микстуру и плюнул в сторону.

Макаров постоял над ним с минуту, совершенно непохожий на себя, приподняв плечи, сгорбясь, похрустывая пальцами рук, потом, вздохнув, попросил Клима:

— Скажи Лидии, что ночью буду дежурить я…

Ушел. Диомидов лежал, закрыв глаза, но рот его открыт, и лицо снова безмолвно кричало. Можно было подумать: он открыл рот нарочно, потому что знает: от этого лицо становится мертвым и жутким. На улице оглушительно трещали барабаны, мерный топот сотен солдатских ног сотрясал землю. Истерически лаяла испуганная собака. В комнате было неуютно, не прибрано и душно от запаха спирта. На постели Лидии лежит полуидиот.

— Может быть, он и здоровый лежал тут…

Клим вздрогнул, представив тело Лидии в этих холодных, странно белых руках. Он встал и начал ходить по комнате, бесцеремонно топая; он затопал еще сильнее, увидав, что Диомидов повернул к нему свой синеватый нос и открыл глаза, говоря:

— Я не хочу, чтоб он дежурил, пусть Лидия… Я его не люблю…

Клим Самгин подошел к нему и, вытянув шею, грозя кулаком, тихонько сказал:

— Молчи, ты, блаженная вошь!..

Клим в первый раз в жизни испытывал охмеляющее наслаждение злости. Он любовался испуганным лицом Диомидова, его выпученными глазами и судорогой руки, которая тащила из-под головы подушку, в то время как голова притискивала подушку все сильнее.

— Молчи! Слышишь? — повторил он и ушел.

Лидия сидела в столовой на диване, держа в руках газету, но глядя через нее в пол.

— Что он?

— Бредит, — находчиво сказал Клим. — Боится кого-то; бредит о вшах, клопах…

Испугав хоть и плохенького, но все-таки человека, Самгин почувствовал себя сильным. Он сел рядом с Лидией и смело заговорил:

— Лида, голубушка, все это надо бросить, все это выдумано, не нужно и погубит тебя.

— Ш-ш, — прошептала она, подняв руку, опасливо глядя на двери, а он, понизив голос, глядя в ее усталое лицо, продолжал:

— Уйди от больных, театральных, испорченных людей к простой жизни, к простой любви…

Говорил он долго и не совсем ясно понимая, что говорит. По глазам Лидии Клим видел, что она слушает его доверчиво и внимательно. Она даже как бы невольно кивала головой, на щеках ее вспыхивал и гас румянец, иногда она виновато опускала глаза, и все это усиливало его смелость.

— Да, да, — прошептала она. — Но тише! Он казался мне таким — необыкновенным. Но вчера, в грязи… И я не знала, что он — трус. Он ведь трус. Мне его жалко, но… это — не то. Вдруг — не то. Мне очень стыдно. Я, конечно, виновата… я знаю!

Она нерешительно положила руку на плечо ему:

— Я все ошибаюсь. Вот и ты не такой, как я привыкла думать…

Клим попробовал обнять ее, но она, уклонясь, встала и, отшвырнув газету ногой, подошла к двери в комнату Варвары, прислушалась.

Со двора в открытое окно навязчиво лез унылый свист дудок шарманки. Влетел чей-то завистливый и насмешливый крик:

— Эх, и заработают же гробовщики сладкую денежку!