Максим Горький - Круг. Альманах артели писателей, книга 6

Алекс. Павл. — У Верочки? Да… Но ты сама-то не фальшивь, пожалуйста! Вот теперь выходит. Семерка, шестерка, пятерка… а двойка сюда. Она уже семь лет как умерла, твоя Верочка. Вертушка была!

Наталья Петр. — Да ведь и ты была вертушка, Саша. Кисловского помнишь?

Алекс. Павл. — Какие глупости!

Наталья Петр. — А, знаешь, ведь он в меня влюблен был!

Алекс. Павл. — У него вообще был дурной вкус. Одна его курчавость чего стоила!

Наталья Петр. — Вы дерзки, кузина!

Алекс. Павл. — Я люблю правду. А у вас всегда блестел нос… как солдатская пуговица!

Наталья Петр. — Вы злая, злая… и лжете как прислуга! ( Сбивает ей карты ).

(Суматоха. Выстрелом пробито окно. Растерянная тишина.)

2 старуха. — Маша, что… что там происходит? Ведь это все твои… твоя родня! Солдаты, пожарные…

(Маша молча стоит; потом начинает подбирать карты на полу.)

Алекс. Павл. — Машечка, я сама, сама подберу!.. ты сходи туда, узнай. Что им надо?

Наталья Петр. — Да, да… узнать.

Маша. — Трудиться теперь надо…

Rabutin. - Quoi?

Маша. — Трудиться, говорю. Травайе!

Ухтоксина( потерянно ). — Да-да, мы будем трудиться!

1 старуха. — Трудись, не трудись… Теперь всех нас зарежут! ( Злостно косясь на остальных ) Ноне, говорят, всех стариков на мыло перепущают!

(Старухи в ужасе отступают.)

Маша. — Совсем ты, барыня, с ума спятила!

Наталья Петр. (торопливо ). — Маша… дайте мне этот платок, который я вам тогда подарила. Я пешком, я и пешком… Помогите мне… вот так. Не сыро на улице? Мне на Морскую…

Маша( мрачно ). — Сидели бы вы дома, Наталья Петровна. Ведь ночь, куда вам!

Алекс. Павл. — Заткните окно хоть тряпкой. Маша, Маша!..

1 старуха. — Хороша Маша, да не наша!

Алекс. Павл. — Глупо, мадам, а еще воспитательница! Не ходите, Natalie!!

Наталья Петр. — Нет, нет!.. Ну, теперь все хорошо. Nikolas, он и не чувствует! Морская, дом семнадцать, семнадцать… не забыть! ( Гул с лестницы или с улицы ).

Маша. — Опять кричат. Погодите, узнаю… сбегаю счас!

(Ушла. Ворвался голос:)

От районов представители есть? Даешь сюда!..

Наталья Петр. — Ну, я пойду! Саша, Верочке кланяться? Ах, да что же это я? Au revoir, mesdames! Похлебицы мне оставьте на столике ( села ). Ой, как сердце заколотилось Ах, Nikolas! Смешно как… ( закрыла лицо руками ).

Алекс. Павл. — Как все это глупо у тебя выходит!

1 старуха. — Скатертью дорога. Гостинцев приносите! ( смеется ).

(Пауза.)

Алекс. Павл. ( плача ). — Natalie, старые мы с тобою стали. Как нехорошо это получилось! Natalie, ты не сердишься? Ну, прости, прости меня. ( Хочет приласкать Нат. Петр., но голова той бессильно отваливается назад: Нат. Петровна умерла. Александра Павловна дико отскакивает, бежит к двери, распахивает ее ). Маша, Машка!

(На пороге матрос.)

Матрос( взбудораженно, смеясь и почти плача от волнения ). — Эй, вы… плоскодоночки… радуйтесь. Зимний взят!

(Гул, крики, отдаленное пение.)

Одно из самых крупных событий двадцатого века то, что человек, научившись летать над землею, тотчас же перестал удивляться этому. Утрату человеком удивления пред выдумками его разума, пред созданием его рук, я считаю фактом огромной важности, и мне кажется, что человек двадцатого века начинает думать уже так:

— Летаю в воздухе, плаваю под водою, могу передвигаться по земле со скоростью, которая раньше не мыслилась, открыл и утилизирую таинственный радий, могу разговаривать с любой точкой планеты моей по телефону без проволок, как будто скоро уже открою тайну долголетия. Что там еще скрыто от меня?

И дерзко, упорно исследуя хитрости природы, главного врага его, человек все быстрее овладевает ее силами, создавая для себя «вторую природу». При этом он продолжает жить в высшей степени скверно и все сквернее относится к «ближнему», подобному себе.

Я думаю, что скверненькая жизнь так и будет продолжаться до поры, пока человек не поймет, что его основным свойством должно быть удивление пред самим собою. Пред самим собою, во всей полноте своих творческих сил, он еще никогда не удивлялся, а ведь в мире нашем только это, только силы его разума, воображения, интуиции и неутомимость его в труде, действительно, достойны изумления.

Странно, даже несколько смешно наблюдать удивление человека пред граммофоном, кинематографом, автомобилем, но неутомимый творец множества остроумных полезностей и утешающих забав — человек не чувствует удивления пред самим собою. Вещами, машинами любуются так, как будто они явились в наш мир своей волею, а не по воле существа, создавшего их.

Человек значит неизмеримо больше, чем принято думать о нем, и больше того, что он сам думает о себе. Говоря так, я говорю о совершенно конкретном человеке, украшенном множеством недостатков и пороков, о великом грешнике против ближнего и против себя самого. Известно, что он служит вместилищем семи смертных грехов.

Завистлив, но, тысячелетия завидуя полету птиц, научился и сам летать птицей.

Жаден до чужой силы, но, питаясь ею, создал бесчисленное количество разнообразных сокровищ и, в их числе, великолепные машины, уже значительно облегчающие тяжесть труда его.

Любострастен, но в греховном тяготении своем к женщине выдумал для соблазна ее и для украшения себя поэзию бессмертной красоты.

Лжив, — но выдумал то, чего не было: прекрасные мифы, веселых богов Олимпа и Прометея, врага им, выдумал Валгаллу и сатану, множество волшебных сказок и необыкновенных людей — дон Кихота, Робинзона Крузо, Гамлета, Фауста и десятки подобных.

Скуп, ибо слишком любит копить пустяки и все-таки слишком жалеет тратить силы свои для достижения лучшего, чем то, чего он уже достиг.

Горд, но я думаю, что это не грех, потому что с той поры как он начал ходить на задних ногах, а передние развил как искуснейшее орудие всех орудий, он имеет право гордиться собою.

Ленив, — вот самый тяжкий из всех смертных грехов его, именно благодаря лени и преждевременному стремлению к покою, он так медленно изменяет постыдные и мучительные условия его жизни.

Затем я бы сказал о человеке так: это самое загадочное существо из всех населяющих землю, существо, одаренное безграничной силою воображения, неутомимой жаждой творчества, дерзкой страстью к разрушению содеянного им, замечательной способностью всесторонне осмеивать самого себя и неуменьем удивляться себе самому. Вероятно, мудрецы, которые предпочитают видеть человека в звериной шкуре, скажут, что я украсил его хвостом павлина.