Екатерина Шевелёва - Испытания

С книгой были осложнения: кто-то где-то определил ее как явно компилятивную, не заслуживающую серьезного тиража. Тогда-то на помощь кинулась Клавдия Ефимовна. Дозвонилась до высших инстанций, попросила срочно принять ее, высказала свое твердое убеждение в наличии у Мараньева идейных противников!

Книга «Преобразование природы: фантастические замыслы и реальные перспективы» Альфреда Мараньева и Валерия Золина была издана не трехтысячным, как предполагалось, а гораздо большим тиражом! Клавдия Ефимовна не впервые напомнила мужу об этом.

Позволила ему вдоволь помолчать — вспомнить хорошенько пример взаимопонимания, общности интересов, подтверждающий удачность их супружеского союза.

— Ты у меня молодец! — сказал Альфред Семенович, добродушно шлепнув жену по упругой ягодице.

Клавдия зарделась. Алик в последнее время был скуп на ласку. А ей претило выпрашивать подачки — будь то лестью, которую, она знала, Алик охотно принял бы, будь то женскими способами, популярными, наверно, еще в каменном веке: приготовленным для мужа особенным лакомством, своевременно предложенным ему глотком крепкого напитка, ожидающим умильным взором, рабски устремленным на хозяина.

Нет, гордость могла позволить Клавдии лишь одно — с достоинством прислушаться к мужниной критике.

— Знаешь, Алик, ой, извини, Фред, я, пожалуй, буду писать стихи, а не рассказы про таможенников и пограничников. Иногда буду переводить что-нибудь. Или буду делать самое полезное для литературы: писать критические статьи!

— Ну что ж, — легко, почти по-ребячески, улыбнулся Мараньев, мысленно с удовлетворением отметив, что, как всегда, справился со своим морганием. И тут же осуществил радующую потребность — снова шлепнул жену пониже плотной спины.

— Понимаешь, — еще более оживилась Клавдия, — я поняла, что критики просто не замечают некоторых выдающихся современных поэтесс. Я тебе сейчас докажу! Еще зимой знакомая продавщица в киоске всучила мне, как обязательный довесок к журналу мод, книжечку стихов одной поэтессы, такая простая русская фамилия, все время забываю, потому что критики о ней ничего не пишут и, наверно, поэтому никто не покупает. А стихи великолепные, я даже переписала.

Клавдия Ефимовна, уверенно поворошив аккуратное хозяйство своей элегантной сумочки, вытащила листок бумаги и прочитала не картавя:

Дальше тоже списала, но куда-то листок запропастился.

Клавдия Ефимовна взглянула на мужа. Физиономия его была непроницаемой, как обычно в тех случаях, когда Альфред Семенович не одобрял суждений супруги.

— Стихотворение называется «Свои», оно прямо-таки про тебя и про меня, — настаивала. Клавдия, — все как у нас: картины, статуэтки, бронзовый лама, правда, английского гобелена нет, но гардины французские ничуть не хуже! Я нарочно прочитала это стихотворение почти целиком, чтобы ты почувствовал. Но раз до тебя не дошло, то послушай, наизусть прочту три строфы из другого стихотворения этой же поэтессы. Оно называется «Чужие»:

Взгляд Альфреда Семеновича заинтересованно обострился — знакомо для жены. Она обрадовалась:

— Дошло?!

— Насчет лжи неплохо, — согласился Мараньев. — Можно догадаться, о чем речь. Я сам часто думаю, — продолжал он с неожиданной для него самого искренностью, — что понятие «ложь» трактуется у нас ненаучно, односторонне, только отрицательно.

— Вот видишь! — перебила Клавдия. — Великолепные стихи! Как они на Западе прозвучали бы! А у нас критики не замечают, хвалят все старомодное: Ларису Васильеву, Юлию Друнину, Беллу Ахмадулину, Реброву, Кузовлеву, бог знает кого!

— Ты неплохо знаешь современную поэзию! — в голосе Альфреда Семеновича прозвучали и удивление, и одобрение. — Может быть, в самом деле попробуешь высказать в прессе свои оценки. Для начала как читательница, допустим, в газете «Вечерняя Москва». Я немного знаю главного редактора, попрошу его обратить внимание. А потом в журнал «Привет». С главным редактором я встречаюсь в Комитете защиты мира. Можно будет предложить, — размышлял вслух Мараньев, — чтобы его родственники, они все что-то пишут, выступили у нас, а ты сделала бы вступительное слово о творчестве этих родственников, а потом главный редактор дал бы хороший отчет у себя в журнале.

Клавдия Ефимовна глянула на мужа с девическим обожанием.

— Я тебе еще прочту, — сказала она проникновенно. — Самое лучшее из всего, что я знаю. Прямо как будто я сама написала; все, что у меня внутри копошится, все точно она выразила! Слушай внимательно!

Изумительно, правда? Жалко, забыла, что там у нее дальше. А какое знание современной моды! Например, она отмечает, что в Советском Союзе тоже появились сарафаны с прошивками.

— По-моему, скорее тема охраны природы, — неуверенно сказал Мараньев. — Загрязнение окружающей среды, ядовитые вещества в дожде, в дыме могут, действительно, привести к эпидемиям, к массовой смертности. Тогда, конечно, придется использовать все кладбища… Но я не думаю, что такое может случиться в недалеком времени, как предполагает эта авторша. Могут получиться примечательные стихи, хотя…

— Что значит «получиться»? — перебила мужа Клавдия, — Я их в журнале читала!

— Но ведь это еще подстрочник.

— Уже стихи, а не «еще подстрочник»! — Клавдия возмущенно передразнила супруга. — Ты плохо разбираешься в поэзии. Знаешь, какой, по-моему, главный признак хорошего стихотворения? И даже не по-моему, а я слышала по телевидению или, может, по радио Пантелей Порджаков выступал и сказал то, что я тебе сейчас повторю: во-первых, поэт должен уметь утверждаться, то есть выражать убежденность в своем превосходстве над окружающими и в том, что ему все дозволено. А у этой поэтессы одно стихотворение так и называется «Вседозволенность». Слушай, я тебе прочту! Хотя всего не списала, первые строчки и последние: