Екатерина Шевелёва - Испытания

Мэри, с ее обостренной обидчивостью, ныне чисто женской, мерещился роман Фрэнка с русской художницей за вычеркнутыми, но легко читаемыми строчками в дневнике — о темно-золотистых ярких глазах русской, о живых бликах тени и света на ее лице, о ее стройной фигуре. Роман с недолгой гостьей из Советского Союза и предательство по отношению к Мэри, преданной, ненавязчивой любовнице с десятилетним стажем!

Вспышка ревности и ненависти довольно быстро угасла, ее вытеснила забота о дальнейшем, служебном и женском, будущем. Осталось где-то внутри Мэри мстительное желаньице отплатить Фрэнку, так и не женившемуся на ней и, оказалось, способному завести роман под ее носом! Мертвый, ну и что! Значит, памяти его отплатить!

Мстительное желаньице дремало в ней, и, чтобы не будоражить его, Мэри не раскрывала больше толстую тетрадь. И даже не глядела на давнишнюю кипу бумаг, под которую засунула ее.

Сейчас, готовясь к откровенному разговору с новым редактором, Мэри вытащила дневник Фрэнка Юхансона.

Мэри думала, что ее ожидает пространное и не слишком приятное объяснение с господином Зейлером. Она ошиблась.

Ричард Зейлер был молод, энергичен, ценил время. У него были цепкие синие глаза и, очевидно, столь же цепкий ум.

Мэри не пришлось доказывать новому редактору, что материал о взаимоотношениях Фрэнка Юхансона и Люции Крылатовой может очень пригодиться «Полярному Экспрессу» на его новом маршруте в сторону от Москвы! Господин Зейлер с полуслова понял важность козырной карты своей секретарши. Более того, снабдил ее тут же сам дополнительными козырями: Мэри хорошо знает Москву, в ее обязанности будет входить отныне контроль за тем, чтобы не было ляпсусов в тех или иных описаниях Москвы, допустим, в рассуждениях Фрэнка Юхансона о советской столице, если «Полярный Экспресс» будет публиковать выдержки из дневника бывшего редактора, возможно расшифровав и расширив кое-какие неразборчивые записи. Кроме того, Зейлер, постарается находить время для бесед о Москве и Советском Союзе с Мэри Фишман, в прошлом Марией Федоровной Святогоровой.

Эта новая обязанность — рассказывать о Москве — особенно пришлась Мэри по душе. Юхансона интересовала лингвистика и секс, а не воспоминания любовницы о России. Боже мой, ведь Мэри уже давным-давно совсем не с кем поговорить о том, что осталось далеко-далеко, не столько даже географически, сколько иначе. Эмоционально? Или, может, атмосфериально?.. Интересно, есть такое слово — «атмосфериально»? Может быть, Мэри уже начинает забывать родную речь, придумывает слова, совершенно невозможные в русском языке?

Как бы то ни было, она обладает новым козырем! Новыми козырями!

Первый секретарь райкома партии Николай Юльевич Латисов поговорил с директором научно-исследовательского института Альфредом Семеновичем Мараньевым с глазу на глаз. При отключенном прямом телефоне, переключенном на Викторию Павловну, обычном и строжайшем приказе последней не соединять его ни с кем в ближайшие час-два, отсылая все срочные дела второму секретарю.

О чем шел разговор, столь плотно закрытый, можно было лишь неуверенно догадываться по последующему телефонному звонку Мараньева из приемной первого секретаря.

— Клаша, — сказал Альфред Семенович, нахохлившись над телефоном и попутно одаривая Викторию Павловну длинной, чуть застенчивой улыбкой, — я заеду через десять минут… В Красный Бор заглянем… Просто погулять, полюбоваться заходом солнца.

Виктория Павловна машинально зафиксировала в сознании, что беседа Латисова с Мараньевым, по-видимому, касалась Красного Бора, и заодно оценила супружескую заботливость Альфреда Семеновича, который пользовался любой возможностью совместить деловую поездку с проявлением внимания к жене.

Через час Альфред Семенович прогуливался бок о бок с Клавдией Ефимовной по берегу речки-безымянки, а водитель в отдалении поглядывал из своей кабины на хмурящееся небо, не зная, закончится ли супружеская прогулка до осенней непогоды, обещанной прогнозом…

Отношения с женой складывались в последнее время у Альфреда Семеновича не так, как ему хотелось бы. Впрочем, когда он спрашивал себя без всякой дипломатии, начистоту, чего он хотел бы от Клаши, то по темному лабиринту своих ощущений, желаний, соображений, возражений он добирался, в конце концов, если уж действительно начистоту, до немыслимого признания: хотел бы, чтобы Клаша Курникова, то бишь его супруга Клавдия Ефимовна Мараньева, была бы не Клавдией, не Клашей, а… Нелли Брыськиной! Да, вот какие пироги! (Если определить ситуацию ненаучным популярным выражением!)

Лиана Анатольевна Брыськина, Нелли, была личным референтом Мараньева, оставленным ему «в наследство» ушедшим на пенсию предшественником. Похожая на музейную хрупкую статуэтку из слоновой кости, она была на деле работоспособна и вынослива, как буйвол: могла не только вытащить из-под спуда тяжелых фолиантов нужный справочник, но и, подобрав модную широкую юбку и заправив белокурую копну волос под косынку, вымыть пол в приемной директора института.

В первый же день знакомства Нелли заявила Альфреду Семеновичу, что ее личный лозунг: «Ни минуты без дела!» И действительно, Мараньев не раз заставал ее не щебечущей кокетливо по телефону или хихикающей в компании праздных сослуживцев, а в процессе интенсивного использования наисовременнейшей техники. Белокурую головку Нелли охватывала изящная полудуга с выпуклыми черными наушниками стереофонического японского магнитофона. Лиана Анатольевна Брыськина совершенствовала знания французского и английского языков с помощью современной техники.

Поначалу Альфреду Семеновичу казалось, что у Нелли есть нечто общее с Клашей, даже некоторое внешнее сходство: Клавдия тоже была маленькой, крепкой блондинкой и, пока не приобрела тугой шаровидности, тоже была похожа на хорошенькую статуэтку. Казалось Мараньеву, что сближала женщин то ли деловитость, то ли практическая смекалка, то ли совсем другое — демонстративно подчеркиваемая изысканность в одежде. «Это платье от Диора», — с достоинством, элегантно картавя, Клавдия Ефимовна выявляла свою возможность появляться в туалетах, приобретенных сравнительно недавно за рубежом. И почти с такой же интонацией Нелли Брыськина объясняла происхождение своего несколько странно смотрящегося в служебной обстановке одеяния — свободного, как халат, и полосатого, как мужская пижама. «Это от Диора!» — громогласно заявляла Нелли. Однако вскоре Мараньев из случайной реплики в лифте узнал, что все свои наряды Нелли Брыськина мастерит сама. И даже массивный кулон, постоянную эффектную деталь ее туалетов, умудрилась сделать сама… из заграничной консервной банки! Мараньева удивила не столько изобретательность Нелли, сколько его собственное отношение к факту: он испытал некое слабое дуновение памяти, сентиментальное умиление перед полунищей молодостью, лезущей изо всех своих силенок в ряды роскошных сынков и дочек. Поднялось оно из глубины темного, голодного военного детства в оккупированной немцами деревне и почти такой же голодной послевоенной юности, давно заслоненных в памяти Мараньева заграничной сытостью.