Екатерина Шевелёва - Испытания

Дмитрий обернулся к Зине. Холодный прием, оказанный ему офицером разведки, явно не расстроил его. Он знал, что уничтожил восемь «фрицев», а сам невредим! И было сейчас в Дмитрии то упоение жизнью, когда любое отношение к тебе окружающих расценивается как хорошее.

— Ну так как же? Будем дружить? — Спросил так, словно продолжался разговор, начатый только что, а не два дня назад. Зина не знала, шутит он или говорит серьезно, но его состояние особенной приподнятости и опьянения удачей передалось ей. Девушка не нашла ничего странного во внезапном вопросе.

— Видишь ли, — заторопился Дмитрий, незаметно для самого себя переходя на «ты», — видишь ли, мне очень нужен очень верный товарищ. Лучше женщина, девушка. Почему? Потому что женская дружба вдохновляет! Мне очень нужен преданный друг, который помогал бы мне проявить себя. Я и сам еще не знаю, как помогал — как угодно! Когда правдой, а когда и ложью! Да! Я серьезно считаю, что можно и соврать, если это надо для того, чтобы добиться конечной, благородной цели!..

Зина слушала внезапную исповедь с двойственным чувством. Слова Орлова почему-то казались ей вполне для него естественными. С другой стороны, она удивлялась тому, что подобный случайный и отвлеченный, немного странный разговор о дружбе — на рассвете, в блиндаже — она воспринимает именно так, как естественный. Зина вспомнила вдруг увлекательные уроки литературы в 9-м классе, споры о «Герое нашего времени».

Сейчас Орлов вдруг показался ей похожим на Печорина.

«Никогда не поверила бы, что на фронте так бывает», — подумала она.

Да, это был участок обороны, точка на гигантской изломанной линии фронта, протянутой от Баренцева моря до Волги. Начало марта 1943 года. Зина видела перед собой «Печорина». На нем был порванный и окровавленный маскировочный халат разведчика. Это был фронт.

— Я очень люблю стихи Лермонтова. А из современных поэтов люблю Багрицкого, — сказала Зина. — Помните:

— Вот и я говорю, что жизнь — борьба и именно поэтому жить интересно! — воскликнул Дмитрий.

— Я думаю, — продолжал он, неожиданно понижая голос. — Я думаю, что война с немцами еще не самый трудный участок борьбы, которая нам предстоит. Вот, например, воевать с дураками, по-моему, трудней. Но один парень еще до войны сказал так, и его чуть не исключили из комсомола! Видно, надо таить, скрывать то, о чем думаешь!

— Подожди! Но, может быть, этот парень действительно просто бузил и мешал делу?

— Можешь поверить этому парню! — мрачно заявил Дмитрий.

— Нет, я спрашиваю так потому, что ты совсем не прав, когда говоришь, что для достижения твоей конечной благородной цели тебе позволительно соврать раз-другой. Представь себе на минутку, что вся молодежь так считает. Что же это получится? Или ты только для себя оставляешь право лгать на пути к благородной цели, потому что ты особенный, отличный от других? Но в таком случае это напоминает, извини меня, пожалуйста… расовую теорию!

— Орлов! — раздался голос начальника разведки.

— Вы наивная девочка, Зиночка! Я прощаю вам расовую теорию только потому, что вы не знаете жизни! Категорически приветствую! — весело подмигнул девушке Орлов и широко шагнул за перегородку.

— Сядь. Куда тебе спешить, дочка! — добродушно заметил Зине дежурный. Смысла спора он не уловил, да и не пытался улавливать, но позабавился азартом молодежи: словно драчливые петушки сошлись!

— Сядь. Сейчас подполковник натреплет гребешок твоему дружку, а пожалеть некому!

— Орлов мне совсем не дружок! — удивилась Зина. Она машинально села и встретилась взглядом со старшим сержантом Павлом Гориевым.

— Я и не заметила вас!

Гориев, немного сутулясь, сидел на нарах. Когда он вошел в блиндаж? Скорее всего, не только что сейчас, раз он успел снять маскировочный халат.

— Орлов там? — спросил Гориев дежурного, кивнув Зине.

— А вы мне очень нужны, — холодновато сказала девушка. — Я хотела у вас спросить: у всех ли разведчиков есть индивидуальные пакеты?

Гориев промолчал. Зина смутилась — как всегда, когда она первая заговаривала с парторгом взвода. Почему он ничего не ответил? Не расслышал? Или понял ее слова как напоминание — явно бестактное! — о его собственном ранении, когда его принесли в медсанбат без сознания и голова перевязана была разорванной на полосы рубашкой. Почти у самой проволоки противника ранил Павла немецкий часовой. «Касательное ранение в голову» — так сказал врач в медсанбате.

«Куда я ранен?» — прошептал он, уже теряя сознание. Но еще чувствовал, что все лицо его залито кровью и понимал, что это смерть… Ему показалось, что пуля пробила голову и вышла через правый глаз… Впрочем, поскольку смерть не наступала, он решил попробовать выжить! Да, было именно так: он решил выжить!

В операционной палатке медсанбата Павлу остригли волосы на левой стороне головы, смазали рану йодом, металлическими скобками стянули кожу и наложили повязку, не пожалев ни ваты, ни бинта.

— Эта повязка называется «шапкой Гиппократа», — сказала Павлу девушка, которая перевязывала его. Помолчала и добавила серьезно: — А меня зовут Зина.

Павел смотрел на нее и улыбался, пока снова не потерял сознание.

Зине запомнилась напряженная улыбка, морщившая узкое лицо раненого. Когда он не улыбался, лицо его хорошело, могло быть даже названо красивым: высокий лоб, довольно большие стального оттенка глаза, строгая линия рта… Брови были рыжеватые; длинные. На впалых щеках ни следа румянца.

Рану признали не очень опасной, но Павел Гориев потерял много крови. Первые дни раненый часто звал Зину. Она подходила и присаживалась на край койки. Его лицо морщилось в улыбку. Зина спрашивала:

— Вам больно?

Однажды Гориев погладил ее руку. Зина прошептала растерянно:

— Не надо…

После этого Гориев не подзывал больше медсестру, хотя несколько раз Зина ловила на себе его пристальный взгляд. Сама попросила, чтобы ее перевели из медсанбата в штаб полка, которым командовал подполковник Орехов. Знала Зина, что здесь во взводе пешей разведки числился до ранения Павел Гориев. Теперь старший сержант подлежал эвакуации, и Зина не предполагала увидеться когда-либо с ним.

Однако две недели назад Гориев появился в блиндаже разведчиков. Пошутил, что для полного излечения ему не хватало только этой встречи с Зинаидой Каленовой.

Зина обратила внимание на то, что без «шапки Гиппократа» разведчик выглядит старше — сейчас ему можно было дать лет тридцать — и что улыбается он прежней напряженной улыбкой. Вскоре девушка обратила внимание также и на шутливый тон незадачливого поклонника, который усвоил с ней старший сержант. В присутствии всегда готовых посмеяться разведчиков он уверял Зину, что только из-за нее отказался от эвакуации в тыловой госпиталь. Зине, втянутой помимо воли в игру, ничего не оставалось, как поддерживать ее. Когда же в редких случаях старший сержант и Каленова оказывались наедине, ему, по-видимому, не о чем было разговаривать с ней.