Екатерина Шевелёва - Испытания

Вальсируя с ним, она сказала:

— Я люблю сильные танцы!

Он спросил с улыбкой:

— Что значит «сильные танцы»?

Однако он понял и в танго повел Зину так, что она почувствовала себя не в зале, а на беговой дорожке громадного стадиона. В перерыве между танцами она вышла из зала легкими шагами, миновала еще один полутемный зал, длинный коридор и открыла дверь на балкон.

Несмотря на апрель, было морозно и безветренно. На черное бархатное платье Зины редкие снежинки ложились как крохотные лепестки ромашки. Она стала стряхивать их, бормоча полузабытое наивное гадание: «Любит — не любит…»

Никто не знал, что Зина здесь. Но она не удивилась, услыхав шаги Гориева. Он извинился: просто хотел предложить ей лимонад. Она взяла бокал из его рук, отставила на перила балкона и доверчиво посмотрела снизу вверх на склоненное к ней бледное лицо.

Он поцеловал ее так, что она прислонилась к перилам и закрыла глаза. В тот миг ей показалось, что весь мир существует только для того, чтобы они вдвоем стояли, крепко обнявшись, под морозным небом. Но она сняла его руки со своих плеч. И поцеловала горячие мужские ладони так, как обычно целовала розовые ладошки младшего братишки. От неловкого движения Гориева бокал с лимонадом полетел вниз, слабо звякнул о мостовую.

Зина и Гориев вернулись в зал.

Зине казалось, что хор инструментов маленького оркестра рос, поднимался постепенно от густых низких звуков все выше и выше. Из широкой ровной мелодии вырвалась вперед, будто блеснула, тонкая трель кларнета. Хор притих. Кларнет пел один. Но вот ему стали вторить голоса скрипок, все смелей, все уверенней. И наконец, буйный каскад звуков разорвал последние нити ровной спокойной мелодии. И невысокий дирижер словно вырос. Он взмахнул руками как человек, готовый кинуться в штормовое море, и в то же время напоминал изогнутую в полете грозную волну… Солнце взошло… Да, солнце взошло!

— Счастлива? — неожиданно спросил Гориев.

— Да!

Когда на другой день машина вошла в прифронтовую зону, ощущение радости в душе Зины осталось прежним. Впрочем, она прекрасно понимала, что в Москве — одно, а в полку — совсем другое. Она догадывалась, что в полку Гориев снова будет холоден и небрежен с ней. Видимо, он не умел оставаться одновременно и командиром взвода, и близким другом.

Выходя из машины, Зина сказала невольно, как бы прощаясь с тем Павлом, что остался в Москве:

— Не забывайте меня!

Он ответил серьезно:

— Я не могу вас забыть!

Для Зины весна когда-то начиналась с первого взмаха сырого ветра и первой ветки мимозы в цветочном ларьке. С первым дымком пыли приходило лето, городское душное лето, когда чудится, что даже на бульварах пахнет нагретым асфальтом. Зина любила весну, головокружительное, нежное, веселое время экзаменов, ландышей, первых гроз и деревьев, похожих на увеличенные в десятки раз детские воздушные шары. Только весной на любом дереве не было ни одного желтого листочка. В июне такой листок уже появлялся — словно круглый солнечный «зайчик» не мог выбраться из густой тяжелой зелени.

На фронте весна оказалась страшно короткой, и, возможно, ее и вовсе не было. Едва успели раскрыться почки, как уже пожелтели, обгорели листья, будто глубокие корни деревьев не могли вытянуть из недр земли вдосталь весенних красок.

Гроз не было. Кто-то сказал, что на фронте не может разразиться настоящая весенняя гроза, что артиллерийская стрельба высасывает гром из туч. И Зина заметила, что люди, да и она сама, тоскуют по грозе, по особенному живому ритму добрых грозовых раскатов, которые нельзя было спутать ни с чем.

Поговаривали о наступлении. И в разговорах о близких победных — разумеется, победных — боях Зина улавливала что-то похожее на тоску по настоящей грозе.

Наступление на участке дивизии, в которую входил полк Орехова, началось в конце весны.

На исходе первого же дня наступления взвод разведчиков получил «исключительное по своей важности задание», как выразился подполковник Орехов.

Полк вклинился в расположение противника. Немцы отошли на линию второй траншеи. Гориев со своим взводом и ротой автоматчиков должен был пробраться к немецкому штабу и навести панику.

— Намекнем на окружение! — подмигнул Дмитрий Орлов товарищам, слушая распоряжения взводного.

С того момента как Зина узнала, что и она идет с разведчиками, сладкая и тревожная тоска по грозе перестала мучить ее. Если бы Гориев вздумал сейчас спросить Зину так, как спросил в Москве:

— Счастлива?

Она от чистого сердца снова ответила бы:

— Да!

Ни малейшего страха не чувствовала Зина. Ею овладела естественная для женской любви бессознательная уверенность в том, что рядом с милым она в полной безопасности!

На деле, однако, девушка оказалась совсем не рядом с командиром взвода. Гориев вел на задание около ста человек. Когда саперы доложили, что проход готов, Гориев приказал пробираться за проволоку мелкими группами, по два-три человека, и Зина попала в одну из последних групп.

Орлов, наоборот, был впереди, недалеко от взводного. Невольно Дмитрий ревниво оценивал каждое действие командира. И невольно соглашался с ним: мелкие группы?.. Правильно! Командир взвода впереди?.. Правильно!

Разведчики подползли к немецкой траншее. И почти в ту же минуту Дмитрий услышал, что траншея зашелестела, залязгала, загудела, как будто механическая лента конвейера пришла в движение под землей.

— Назад! — дал знак Гориев.

Он понял, что немцы готовят контратаку. Он понял, что в любую секунду сизый предрассветный туман за чертой вражеской траншеи может обернуться цепями немецких автоматчиков, гусеницами танков, пулеметным, ружейным и артиллерийским огнем. Отряд разведчиков будет раздавлен. Надо немедленно отходить. Но если сейчас же не предупредить Орехова, то и полк… Гориев резко махнул рукой, повторяя приказ — всем ползти назад, а сам замер над рацией.

С неприятным необычно громким треском надломилась ветка кустарника над его головой, молниеносный щелчок задел рацию, и Павел понял, что разведчики обнаружены, немцы ведут огонь по его отряду. Обстановка изменилась. Теперь нечего и думать об отходе! Рация не работает. Надо встретить и задержать контратаку немцев, не пропустить врага к основным силам полка. Разведчики, очевидно, сами знали это. Люди переползали ближе ко взводному, занимали воронки от снарядов: в ожидании приказа удобней перекладывали автоматы.

Гориев обвел взглядом всю смутно очерченную, бледную от тумана поляну с редким кустарником. Поляну, на которой его отряд должен был, по всей вероятности, остаться навсегда.

Среди одинаково напряженных, неподвижных фигур бойцов Павел по каким-то ему самому неведомым признакам отличил Зину. Ему показалось, что плечи девушки вздрагивают.