Екатерина Шевелёва - Испытания

— Кама! Кама! Я — Иртыш! Противник пошел в контратаку… Отбиваемся… — говорил Орлов. Он приподнялся, быстро огляделся и снова прилег, почти упал головой на передатчик. Его интуиция командира оправдалась. Группу бойцов, в центре которой он находился, немцы окружили узким кольцом.

— Огонь по восьмому квадрату! — крикнул в микрофон Орлов. — Огонь на меня!..

…Зина лежала около черного продымленного куста на левом фланге и несколько позади отряда. Когда раздались первые разрывы мин и снарядов, слезы выступили на глазах девушки. Она досадливо вытерла все лицо широким пестрым рукавом куртки. Ей и в голову не приходило плакать! Но при каждом близком взрыве глаза застилало слезами. Слезы уже бежали по щекам, и Зина чувствовала, как непреодолимое рыдание рвется из горла, словно взрывы рождали эхо в ее груди, страшное эхо, сотрясающее все ее тело.

Не в силах сдержать рыданий, девушка прижалась лбом к черной траве. Кто-то потянул ее за рукав. Она оторвала от земли мокрое лицо и увидела оскаленный рот и мутные глаза бойца, имени которого она не могла вспомнить.

— Драпать надо, братишка! — кричал он хрипло.

— Ты ранен? — быстро спросила Зина.

— Зачем ранен? Не ранен я, — забормотал боец. — Взводный ранен, Орлов теперь вместо него. Драпать надо… Куда ты?..

Он удержал девушку за рукав и, скаля зубы, зашипел со злобой:

— Куда ты, сука?! Его-то найдется кому вынести, а меня некому, некому!.. Меня вынесешь, сука!

Зине показалось, что боец бредит, просто бредит, как самый обыкновенный горячечный больной. Настойчиво высвобождаясь из его цепких рук, девушка проговорила с неожиданным для нее самой профессиональным спокойствием, так, как будто находилась в госпитале, у койки тяжелобольного:

— Да ты не волнуйся, голубчик. Ты лучше лежи, и все будет в порядке. Тебя не ранят, и командир взвода не ранен и не уйдет с поля боя, если даже ранен! — Она говорила то, что подсказывала сестринская привычка и профессиональная гордость и, безусловно, верила в свои слова.

— Не уйдет с поля боя! — усмехнулся боец (нет, пожалуй, он не был в горячечном бреду: он вполне осмысленно отвечал Зине). — Видали мы, как не уходили! Сам сбежит, если не вынесут! В госпиталь ляжет! К жене своей, к Беллочке своей, на побывку съездит!.. Драпать надо, бабонька!

Он все так же крепко держал Зину за рукав.

И, стараясь высвободиться, беспомощно озираясь вокруг, Зина увидела бегущих с поля боя разведчиков.

Приказ Орлова, девять фамилий, переданных по цепи, не достиг группы бойцов, в которой была Зина. Взволнованные глаза девушки видели нескольких трусов, которые удирали от смерти. Среди них был и Гориев. Он бежал, пригибаясь, петляя, точно заяц, настигаемый собаками.

Зине показалось, что ее глаза встретились на мгновение с глазами Павла. Она не знала, что выразил ее взгляд. Презрение? Крайнее удивление? Стыд за человека? Или жалость к нему?

А на его лице, как будто мелькнула знакомая Зине улыбка, похожая на болезненную гримасу.

Зина резко рванулась вперед — так, что у цеплявшегося за нее остались в кулаке пестрые лоскуты ее маскировочной куртки. Девушка стремительно ползла вперед, словно надеясь все-таки добраться до своего Павла Гориева, лежащего где-то там смелого раненого командира.

— Сестрица!

Разведчик, который громко звал ее, был ранен в бедро.

Зина обхватила его за талию и поволокла на себе в сторону бьющего в глаза широкого рассвета. За неуловимой чертой, где артиллерийский огонь казался не таким уж опасным, девушка перевязала раненого, оставила его в лощине, на островке травы, не тронутой дымом, травы, розовой в лучах рассвета, и поползла обратно.

Четыре раза возвращалась Зина в лощинку, превращенную в перевязочный пункт. Пятерых бойцов вынесла она, думая лишь об одном человеке и машинально разыскивай его на искромсанной взрывами поляне.

Когда поднятые в наступление части Орехова достигли лощинки, Зина лежала в глубоком обмороке среди вынесенных ею раненых.

Она очнулась в пустом блиндаже, и первый, кого она увидела, был Дмитрий.

Бойцы третьего батальона нашли Орлова засыпанным землей в снарядной воронке, над которой вздыбились гусеницы сожженного танка. Орлов плохо помнил, как он подбил танк, и, пытаясь вспомнить, видел только немца, свисающего из люка в позе… тряпичного «петрушки». Дмитрий не был ранен. Его лишь оглушило взрывом одного из наших снарядов, посланных по квадрату 8.

Санитары, которым хватало дела в тот день, временно оставили его вместе с другими легко раненными в ближайшем, более или менее надежном укрытии — в блиндаже командира третьего батальона.

Гориев, оказывается, добежал до наших траншей и сейчас находился в санроте. За сожженный танк и огонь на себя он, Орлов, снова представлен к ордену. Все это Дмитрий успел узнать, стараясь привести в сознание Зину. Ее сумка была пуста и разорвана, и, не найдя никаких медикаментов под рукой, Дмитрий воспользовался простым возбуждающим средством, применяемым в мальчишеских потасовках: он выплеснул в лицо девушки кружку с водой.

— Гориев в санроте! — воскликнул Дмитрий, едва Зина открыла глаза. — Пойдем, я тебя провожу! Помогу тебе дойти!.. Донесу!

Ему страшно хотелось обрадовать ее, в нем вспыхнуло бескорыстное желание подарить девушке счастье. Но губы Зины искривились.

— В санроте! — протянула она. — Голова, должно быть, у него заболела, да?

Девушка отвернулась к стене и продолжала вполголоса:

— Помнишь наш разговор, ну да, когда я гимнастерку стирала?.. Так вот — ясно, что я ошиблась…

Дмитрий не понимал, когда, как, из-за чего успела поссориться Зина с Павлом, но что-то в словах девушки показалось ему непереносимо несправедливым, обидным. Несовместимым со страшной битвой, еще не законченной сегодня.

— Гориев настоящий человек! Он поступает по совести, не заботясь о мнении дураков!.. — воскликнул Дмитрий. И рассказал Зине, как он должен был послать почти на верную смерть нескольких человек для демонстрации отхода разведчиков, как он думал, кого выбрать, сознавая, что в подобной обстановке каждый, могущий стрелять, драться, нужен на поле боя. И как Гориев, раненный в правую руку, решил быть полезным до конца — заменить собой бойца, который еще мог стрелять.

Зина слушала, чувствуя все бо́льшую легкость на сердце, будто снова знакомо передавалось ей приподнятое настроение, кипучая энергия Орлова.

Да, конечно, она немедленно пойдет в санроту. Мысленно она уже встречает взгляд милых серьезных серых глаз, видит бледное лицо, как тогда, в Москве, на балконе… Конечно, она виновата, что поверила мнимому бегству офицера, известного во всей дивизии своей спокойной, умной храбростью!

Раздался телефонный звонок.