Екатерина Шевелёва - Испытания

— Разрешите доложить, товарищ младший лейтенант!

Коротко сообщил Дмитрий о том, что задание выполнено, штаб обнаружен на прежнем месте.

— Подробней! — попросил Гориев.

— …Подошли мы к самому крайнему дому деревни, — без большой охоты говорил Дмитрий, — спрятались за плетень и идем параллельно движению часового. Зашли за угол. Ваня на четвереньки встал, я на спину к нему залез. Мы условились, что, как только часовой подойдет, я прыгну на него… Этого часового я зарезал… За деревней овражек. Штаб там. Таких понастроили блиндажей! Пожалуй, по пять-шесть накатов, а ничего не видно над землей!

И, теряя официальный тон, Дмитрий добавил:

— Хорошо маскируются, черти!

— Хорошо! — сказал Гориев. — Хорошо! С наблюдательного пункта не все увидишь!..

Помолчал. Повторил:

— Хорошо!

Дмитрий понял, что последняя похвала относится уже к нему, разведчику, кого не обманула немецкая маскировка.

Но Дмитрий, по-видимому, принадлежал к тем молодым людям, у которых каждая похвала, каждое одобрение вызывает еще более повышенное требование к себе. И напротив, критика вызывает вспышку протеста, желание утвердить свое мнение, доказать свою правоту. Не зная, что именно в этот момент Гориев разгадал его, Дмитрий воскликнул искренне:

— Разве хорошо? Ничего особенного, товарищ младший лейтенант!

…И даже когда командир дивизии вручил ему орден Красной Звезды за отлично проведенную ночную вылазку одновременно с медалью «За отвагу» за первый ночной поиск, Орлов не испытал полного удовлетворения. Только теперь чувство неудовлетворенности было сложнее, чем раньше, объяснялось не только желанием получить бо́льшую награду, но вполне осознанным стремлением больше сделать для того, чтобы заслужить эту награду.

— Хорошо маскируются, черти! — почти машинально твердил себе Дмитрий. У него созрел новый план, и, с разрешения командира взвода, разведчик получил возможность осуществить смелую затею. Он так был увлечен замыслом, что неожиданное сообщение о командировке Зинаиды Каленовой и Павла Гориева в Москву не удивило и не взволновало его.

Ночью Орлов с несколькими товарищами подобрались к вражеской проволоке и стали рыть щель. Работали споро и безмолвно. Выброшенную землю осторожно относили на плащ-палатке в ближайшую воронку, сливались с окружающей темнотой и снова бесшумно появлялись у длинной узкой ямы.

Когда щель оказалась в полметра глубиной, ее застелили плащ-палаткой, и Орлов вытянулся ничком на приготовленном ложе. Щель прикрыли второй плащ-палаткой и замаскировали снегом, оставив лишь небольшое отверстие для стереотрубы. Легкое шуршание снега над ним замерло, и Орлов понял, что товарищи ушли. Он отдавал себе отчет в том, насколько рискованно задуманное дело. Немцы могут пойти в разведку боем или начать наступление на этом участке… Наконец, его могут попросту обнаружить немецкие часовые.

Риск был велик, но и велика была возможность изучить детально расположение противника, «посмотреть на немцев по-настоящему», как сказал себе мысленно Орлов. Он условился, что товарищи придут за ним на другой день, лишь только стемнеет, то есть примерно через восемнадцать часов.

Он напряженно глядел в земляную стенку, которой, казалось, едва не касался ресницами. Радужное пятно исчезало и снова появлялось. Веки разведчика отяжелели, он закрыл глаза.

…Как большинство ребят из трудовых семей, Дима рос скорее на улице, нежели дома. Однако родители сумели удержать мальчика под своим влиянием, может быть, потому, что обладали довольно редкой способностью взглянуть иной раз на мир глазами своего маленького сына. Они умели удивиться его удивлением, обрадоваться его радостью и позволить ему то, что с точки зрения взрослых казалось нелепым, а с точки зрения ребенка выглядело совершенно естественным. Мать, например, не препятствовала ему, когда в солнечное утро ранней зимы мальчик, не веря в мороз, хотел выйти из дома без пальто. Она знала, что через несколько минут раздастся бурный стук в дверь, и тогда она скажет озябшему сынишке:

— Ну что, убедился?

Отец не спешил отнять растрепанную книгу, которую Дима с горящими глазами приносил «только на одну ночь». Возможно, было бы гораздо разумней со стороны родителей тщательно подбирать книги для подростка. Но отец говаривал, что «запретный плод слаще», что, если Дима не поймет, сам бросит книгу, а если запретить ему — все равно прочтет тайком. И что, во всяком случае, легче воздействовать на сына, зная, что он читает, чем заняты его мысли, его воображение. Под влиянием отца Дима рос в убеждении: любая книга может быть раскрыта, любая загадка разгадана, любая тайна распутана, все непонятное объяснено. Но наряду с влиянием отца существовало влияние матери, увлекающейся, темпераментной и мечтательной женщины. И отцовский устойчивый мир естественности и простоты становился от прикосновения матери ковром-самолетом, летящим в заоблачную даль, где все неизвестно, все тайна, все загадка.

Впрочем, несмотря на непохожесть отца и матери, никто не сказал бы, что родители воспитывают Диму недружно или неправильно, если бы не одно обстоятельство, которое невольно сказалось на формировании характера мальчика. Дима был единственным ребенком, требовательным и капризным, как почти все единственные дети. Мать приходила усталая с работы, но брала малыша на руки и носила по комнате, пока он не заснет. Впоследствии, когда двенадцатилетний сынок начинал возиться с аквариумом, отец сам ходил за водой к дальнему колодцу. И постепенно становился Дима красивым юношей с хорошей головой, крепкими мускулами и добрым сердцем, которое не умело только одного: чувствовать связь между своим благополучием и благополучием окружающих.

В школе большое влияние на Диму Орлова оказала классная руководительница. Она была учительницей математики, преподавала в школе уже десять лет и казалась на первый взгляд очень сухим человеком. Немногословная и точная в любой беседе, она выглядела старше своих тридцати трех лет, может быть, потому, что всегда появлялась в школе в одном и том же синем костюмчике и белой блузке с галстуком, напоминающим цифру восемь. Еще в младшем классе, когда учительница решала у доски показательные задачи, где с железной убедительностью встречались поезда, идущие из различных мест, Диму поражала ее власть над окружающим миром. Она поступала чрезвычайно решительно. Она брала идущие поезда, магазины с невыясненным количеством товара и ящики с неизвестным числом яблок так, как берут щипцами орех. Железные клещи сжимали орех, скорлупа раскалывалась, и перед глазами Димы лежало чистое зерно — простое готовое решение сложной задачи. В старшем классе юноша понял, что учительница математики далеко не сухой человек. Мир цифр не был для нее условным миром, придуманным людьми и резко отграниченным от мира природы. Числа, которыми она оперировала, цифры и формулы имели поэтическое значение. Они являлись как бы верстовыми столбами на бесконечных путях вселенной. И, быть может, потому, что ясный трезвый ум сочетался у преподавательницы с яркой способностью мечтать, быть может, потому, что в ее характере Дмитрий угадывал некоторые черты характера и своего отца и своей матери одновременно, он теперь, на фронте, вспоминал об учительнице будто о члене своей семьи.