Екатерина Шевелёва - Испытания

Порядка хотела Александра Матвеевна в бригаде, а не злобы затаенной. И она — кивнула удовлетворенно — добилась порядка! Аврал нынешний тому доказательство… Большое искусство нужно, чтобы дисциплиной уравнивать людей. Знать надо о каждой все, да так, чтобы никто не догадывался о твоем знании. Александра Матвеевна даже в библиотеку заходит, интересуется, кто из ее бригады какие книжки читает. Просит библиотекаршу (молоденькая она тоже) больше самого полезного давать монтажницам: Пушкина, Лермонтова, Льва Толстого, ну и Алексея Толстого тоже, Горького, Леонова, Шолохова, Островского «Как закалялась сталь» (ох полезно, как полезно-то!), а еще Константина Симонова про солдат или Кочетова про семью Журбиных. Но уж конечно не какого-то Соловьева. Прочитала Александра Матвеевна его произведение — девчата запоем читали, ничего не поняла. Зачтем надо было рассказывать про таких неопределенных людей?! Никакого примера для молодежи. Да и квартирный вопрос, хоть еще остро стоит, все же постепенно решается…

«Квартирный вопрос». Повторились эти слова в голове Александры Матвеевны — и убавилось хорошего настроения. Еще не разобралась она с заявлением Марьяны Крупицыной, не поняла еще, действительно ли срочно нужна этой семье большая квартира? Марьяна уже и так сильно высовывается из бригады. Правда, работает лучше многих, но ведь и одевается лучше всех! Если же еще и трехкомнатную квартиру ей (в обход других, кто больше нуждается, хоть работает похуже), очень это нарушит ровность в бригаде. С другой стороны, обещана была Крупицыну трехкомнатная при переводе сюда на работу. Вроде должен бы завод помочь, сдержать обещание…

И еще с одним делом не разобралась в душе Александра Матвеевна: не понимает, правильно поступила она или нет.

История с пособием, за которую упрекнула ее при всей бригаде Елизавета Архиповна, была, казалось, совсем простая. Перед ленинским юбилеем директор вызвал Лаврушину и заявил, что оплатит монтажницам очередной нормальный аврал, лишь бы никаких отказов от сверхурочных не было. И стал советоваться с ней, с бригадиром: как оплатить? Безлюдный фонд, говорит, в данном случае не годится. Лучше всего из директорского фонда. Директорский фонд, говорит, большой. Директор имеет право давать безвозвратные ссуды. «Допустим, — говорит, — три монтажницы получат ссуду по 40 рублей; ты, конечно, за них сама распишешься, а разделишь на всю бригаду. По десятке, — говорит, — придется, верно?» И, вовлеченная в доверительный разговор, Александра Матвеевна подтвердила: «Верно, по десятке, потому что, не считая меня, бригадира, двенадцать человек в бригаде, а мне никакой десятки не нужно!» И сказала, что насчет двух монтажниц она как бригадир напишет просьбу директору о выдаче им единовременного пособия. Эти две старейшие в бригаде: Елизавета Архиповна Пухова и Мария Боброва, у которой была операция. Многовато, директор говорит, по 60 рублей пособие, но, поскольку раньше такого не было и больше такого не будет, сойдет! На том и порешили. И аврал прошел отлично, даже весело прошел. И казалось тогда Александре Матвеевне, что ничего плохого нет в тех 10 рублях, которые получила каждая монтажница будто в подарок от завода и, значит, от Советского государства. А сейчас тяжко было вспомнить все это… Получилось, что директор Озолов с его личной властью заслонил ей государство…

Вскочила, тяжеловато кинулась в коридор — телефон!

Голос как будто Юлкин. А слова из трубки будто в темноте, на ощупь пробираются, то и дело спотыкаясь. Юлка сбивчиво говорила о каком-то собрании в бригаде.

— Собрание наше только что закончилось… Меня избрали бригадиром, тетя Шура. Хотели Машу Боброву, но она так сказала спасибо, что никто не настаивал…

Александра Матвеевна положила трубку на столик. Потом услышала высокие сигналы (будто кто-то звал на помощь) и осторожно переложила на рычажок.

В душе было так, как если бы Нина сказала: «Знаешь, мы на комсомольском собрании решили, что ты больше не моя мать!» Чепуха! И все-таки ужас. И вдруг поверила: «Развалится бригада, уж лучше бы Боброву, чем Дерюгину!» Что-то надо сделать срочно: позвонить секретарю парткома или директору. Но Александра Матвеевна шевельнуться не могла.

Приходило сейчас в голову то одно, то другое, на что она почти не обращала внимания, когда такое случалось. Ошибется Дерюгина в названии детали — монтажницы переглянутся между собой, кто-то притворно вздохнет: «Иностранными языками голова занята, как бы русский не забыла!» Нахмурится Дерюгина — кто-нибудь тут же: «Нашу Юлушку, кажется, лондонским туманом прохватило!» А когда Юлка написала заметку в стенгазету, Марьяна Крупицына сказала: «Теперь она и студентка и журналистка! Скоро к своим знакомым за рубеж поедет в гости!»

Нет, не утвердилась еще Юлия Дерюгина в бригаде… Как же выбрали-то именно ее? Значит, чем-то уже взяла. Привлекла внимание… Да ведь сама же Александра Матвеевна, сама она вопреки своему правилу «все в бригаде равны» вытаскивала Юлку, выделяла. Помогала студентке больше, чем остальным. А в бригаду взяла потому, что Пахомова попросила: «Спортивная девочка, в «Спутнике» была от школы как отличница». Александра Матвеевна сходила тогда к родителям Дерюгиной (хоть в семьи к своим из бригады никогда не ходит). Отец Юлки — краснодеревщик на мебельной фабрике, бывший фронтовик. Мать — изолировщица на станкостроительном. Мать и рассказала, что Юлка, возвратясь из «Спутника», решила поступить в институт иностранных языков, ездила в Москву сдавать экзамены, но баллов недобрала. Пришлось поступать на заочное и работу искать…

Александра Матвеевна дошла до спальни. Выпила кордиамин и еще какие-то капли. Заперлась. Муж ляжет в гостиной, как обычно, когда возвращается поздно; Нина, наверно, сразу к себе в комнату пройдет.

Лежала Александра Матвеевна, глядя сухими глазами (никогда слезливой не была) на белую стенную аптечку над кроватью. И вдруг тихо заплакала: вспомнила, что уступила Юлке свой шкаф в бытовке (свободного не было), чтобы девчонка не в цехе переодевалась, а свыкалась с бригадой. Александра Матвеевна вытирала щеки тяжелой ладонью, смутно удивляясь, как может она, когда с ней случилось такое страшное, плакать из-за пустяка.

Ночью встала с постели, зажгла свет и подошла к зеркалу: «Кто эта старуха?.. Неужели я? Разве все кончено? Муж у меня, дочка!»

Ольга гордилась корректностью своих отношений с мужем: если и ссорились, то молча. Или же вежливо иронизируя.

— Ты меня ждал не больше пяти минут, Иван, я заметила время.

— Я тоже заметил. Но, очевидно, у меня время одно, у завода другое, у Дворца культуры железнодорожников третье, а у тебя свое собственное.