Екатерина Шевелёва - Испытания

«Боюсь, что у меня уже не получается «жить вопреки судьбе», — добавила она мысленно. Хотела спросить: «Что ты сделал бы на моем месте?», но удерживало суеверное чувство, внушавшее, что, едва она задаст такой вопрос, вся ее более или менее уравновешенная жизнь покачнется и полетит в пропасть. Ведь, наверное, муж скажет: «Позвони Вагранову». Иван все время повторяет, что она должна держаться проще, естественней со своим товарищем юности. Но именно такой звонок может нарушить уравновешенность жизни. А разве так уж неудачна ее личная жизнь? Не только внешне, но чем-то и по характеру похож Иван Рубилин на Вагранова. И много доброты, трогательного в ее отношениях с Иваном. Какие-то моменты настолько живучи, что, кажется, помрешь — они все равно будут существовать сами, отдельно.

Например, ехала в Свердловск в командировку. Хороший состав, кажется, дальневосточный. Мягкий вагон. Большое окно похоже на стеклянную стенку аквариума, тем более что за окном дождь. Поезд отправляется. Иван бежит за вагоном с таким выражением лица, будто решает серьезнейшую шахматную задачу. Характерно бежит, чуточку заплетая свои длинные ноги… А совсем недавно на Черном море они уплыли в лодке бог весть как далеко; Иван, бронзово загорелый, четко, уверенно взмахивал веслами, Ольга просто отдыхала — до чего спокойно, просторно, хорошо!..

Рубилин взглянул на жену:

— О чем задумалась?

— Что ты сделал бы на моем месте?

«Спросила все-таки!» — удивленно подумала она.

— Рассказал бы Озолову, как получилось во Дворце культуры. Потом — на твоем месте — проявил бы настойчивость и добился встречи с Ваграновым.

Сухо сказала:

— Получается как-то странно: не только Озолов, но и ты подталкиваешь меня к Вагранову!

Рубилин подумал, что своей прямотой Ольга вызывала на откровенность, которой он сейчас не хотел.

— Конечно, подталкиваю. Ничего странного. Заводу полезно… И тебе полезно.

Ольга осторожно положила свою левую руку поверх его правой:

— Не к этой проходной! К следующей… Подожди минутку. Я причешусь, попудрюсь.

Рубилин знал по опыту: ее «минутка» может растянуться и на пять и на десять; взяв зеркальце, она может потом уронить руки и сидеть так, думая о чем-то, пока он не тронет ее за плечо: «Навела красоту?» — «Ах да…»

Он откинулся на сиденье и закрыл глаза: терпеть не мог наблюдать за прихорашиванием уже немолодых женщин… А Ольга была наивно убеждена, что для настоящей любви естественно все терпеть и все прощать.

Однажды, еще когда ожидала первого ребенка, спросила:

— Ты меня любишь по-настоящему?

— Да, конечно, — кивнул. Рубилин.

— Тогда, если мальчик, назовем Андреем, ладно?

Рубилин только плечами пожал. Обрадовался, что родилась девочка. Но Ольга назвала дочку Андратой — где откопала имя? На зверушку похоже.

А когда родилась вторая дочка, Иван спросил иронически:

— Эту уже не назовешь так, чтобы еще один Андрей был в доме?

Иронии Ольга не почувствовала, сказала прямо-таки умоляюще:

— Назовем Прасковьей, ладно? Ты говорил, что Андрата нерусское имя. Ну а Прасковья самое что ни на есть русское!

Потом она долго молчала и наконец привела еще один аргумент:

— Счастливое имя: Прасковья, Паня, Панюша. Самую счастливую женщину на свете зовут Прасковьей.

Рубилин сначала не сообразил, что за «самая счастливая женщина на свете». Потом вспомнил: супругу Андрея Степановича Вагранова зовут, кажется, Прасковьей… Остолбенел от удивления: ведь не сознательно же оскорбила его Ольга, это он чувствовал, но поразительно, как ее бесконтрольная искренность граничила с бестактностью!

Впрочем, Рубилин не мог не признать, что «чувство команды» у жены было прочное, несмотря на такие ее выдумки, как имена для дочек. Она по-своему продуманно воспитывала детей, и воспитание сказывалось.

Например, однажды сняли дачу — оказалась развалюха; Ольга сняла заочно, не было у нее времени поехать посмотреть. Но реакция дочек на эту самую дачу удивила и обрадовала Рубилина, повидавшего зарубежные виллы в своих загранкомандировках.

— Ой, как хорошо! Сирень потрясающая! — воскликнула Андрата.

— А вон там расчистим, будет площадка, поставим настольный теннис! — предложила Паня.

Была Ольга очень сдержанна в проявлении материнских чувств — почти не ласкала дочек, не водила за ручку гулять: бегайте сами! Хорошо это было или не очень? Рубилин не знал. Но он видел, что девочки постоянно тянулись к матери, любили копошиться возле нее. Однажды десятилетняя Андрата забавно подладилась к Ольге «взрослым» разговором:

— Мам, ты идешь в театр?

— Да.

— Что ты будешь смотреть?

— «Под шорох твоих ресниц». — Ольга шла со своим заводским коллективом на гастрольный спектакль Московского театра кукол.

— Моих? О да! Я слышала. Хорошая вещь!

Иван любил дочек, частенько называл их не по именам, а просто: дочки, дочка. Обе были похожи на Ольгу — и внешне, и, как казалось Рубилину, скрытой страстностью характера.

Обе, еще не закончив своих институтов, вышли замуж: Андрата — за молодого инженера Дмитрия Сапрыхина, работающего на одном заводе с Ольгой, Паня — за начинающего журналиста Феликса Голованова. Еще будучи женихом, Дмитрий заявил Андрате, что никакая любовь не сломит его гордости и не позволит ему перебраться из заводского общежития в квартиру главного экономиста завода. Тогда Андрата переселилась в тонкостенную комнатушку супруга.

На свадьбе у старшей и младшей дочек Ольга была тамадой, а не он. Впрочем, и в свадебные дни она, как всегда, всячески окружала его вниманием: ставила на стол те вина, которые он предпочитал другим, готовила его любимых цыплят-табака. И Рубилин был благодарен жене. Он вообще не отличался многословием, может быть, это и дало когда-то Ольге основание сказать, что он похож на Вагранова. Немногословие, высокий рост, седина… Рубилин снова усмехнулся: маловато!..

Только, пожалуй, со вторым зятем Рубилин иногда чувствовал себя красноречивым. Наверное, потому, что как-никак одинаковая профессия, стар да мал, но оба журналисты, а кроме того, вселился Феликс Голованов к Прасковье, в ее девичью комнатку, то и дело попадался на глаза — как в редакции младший сотрудник…

Когда-то спросил старшую, Андрату: «Дочка, а не пожалеешь, что пошла в наш областной педагогический, если по распределению попадешь преподавательницей куда-нибудь в дальнее село?»

Андрата ответила: «Если попаду куда-нибудь, где мне будет неинтересно, я изменю там все так, чтобы мне было интересно!» И в этом уверенном, жизнерадостном ответе Рубилин услышал Ольгу — такую, какой она, по его мнению, могла бы быть, если бы не давила на нее, не ограничивала бы ее горизонт придуманная «вечная любовь».