Екатерина Шевелёва - Испытания

— Что случилось?

— Где Федор Николаевич? Я не могла дозвониться сюда!

Дисциплинированность службиста, ставшая второй натурой, не позволяла Маргарите Ивановне даже в критические минуты давать объяснения кому-либо, кроме директора завода. Не дожидаясь ответа, оттолкнув в коридоре Зою, она пробежала в гостиную.

Озолов окаменело сидел за столом. Черенцов ждал, стоя возле телефона. Маргарита Ивановна попыталась открыть свою сумочку, уронила ее, поспешно наклонилась. Зоя с трудом усадила секретаршу на диван.

— Телеграмма! — сдавленно выкрикнула та. — Катастрофа!.. Боже мой, что теперь будет, Федор Николаевич?!

— Катастрофа! — прошептала Зоя.

Олег Сергеевич поднял выпавший из сумочки телеграфный бланк, прочитал вслух:

«Из двух ваших один случай смертельный результате пожара недоброкачественности вашей аппаратуры».

Озолов провел дымчатым взглядом по строчкам, поднялся, похлопал Сорвину по плечу:

— Телеграмма бестолковая. Машина внизу? Пойдемте, Маргарита Ивановна. Я завезу вас домой, сам поеду в обком партии. Позвоню от дежурного по ВЧ на Север.

И в ответ на вопросительный взгляд секретаря парткома:

— Я же сказал, что поеду один! — Вспомнил про Черенцова: — Вы идите домой, Виктор Дмитриевич. Преждевременно волноваться нецелесообразно. Я позвоню вам.

Едва дверь за Озоловым и все еще задыхающейся Маргаритой Ивановной закрылась, Зоя схватила мужа за руку:

— При них боялась сказать тебе! Она покончила самоубийством!

— Кто — самоубийством?! — в один голос удивились мужчины.

— Ольга, конечно!

Зоя лихорадочно, бессвязно объяснила:

— Ко мне в диетстоловую ходит Милочка Дорофеева из аппаратного цеха. Знает она Ольгу Владимировну и прямо говорит, что Ольга Владимировна сильно любит кого-то. Я и сама чувствую, что так! Когда у женщины после сорока лет в доме никаких воспоминаний, значит, она живет чужим домом, а раз ты этого не знаешь и никто не знает, значит, она скрывает ото всех, то есть ничего у нее нет, иначе люди знали бы!.. Не было у нее своей личной жизни, счастливой любви не было, вот она и покончила самоубийством!.. Я поеду к ее мужу и детям.

— Никуда ты не поедешь! — Иванов неожиданно для себя стукнул кулаком по столу. — Выпей валерьянки и ложись спать. Виктор Дмитриевич поедет в обком партии, и я с ним.

Через час Олег Сергеевич вернулся домой, сдержанно рассказал:

— Крупицын, работник министерства, погиб. Пахомова ранена, у нее тяжелое шоковое состояние, лихорадочный жар, возможно, сотрясение мозга или контузия, не понял я, слышимость плохая. Так или иначе, врачи разрешают перевезти ее сюда в больницу. Еле-еле организовали самолет. Представь себе, Вагранов помог, у него московские связи покрепче, чем у Черенцова! Жену Крупицына, то есть теперь уже вдову, отправили на похороны в Мурманск, мать Крупицына тоже похоронена там. В катастрофе виноват наш завод.

— Господи боже мой! Точно?

— Да.

— Но как случилось-то?.. Выпей коньяку, на тебе лица нет!

Зоя налила полстакана коньяку, но машинально залпом выпила сама, закашлялась, еле выговорила, снова наливая мужу:

— Ну пей же!.. Ну вот, хорошо! — Попросила тихонько: — Ну а теперь скажи: что случилось-то?

— Пожар там случился. Сразу же заметили. Охватил чуть ли не все судно. Считаю, что наш аврал виноват, бездумная авральная спешка, в которой по-всякому могло быть. Вот как на деле-то оборачивается неспособность думать, косность ума и душевная тупость!.. Монтаж крепят скобами, под скобу подматывают лакоткань, монтажница торопилась — мало подмотала. Или другое — она загибает угол провода, нажмет посильней плоскогубцами и может поранить изоляцию; под контролем, когда дали пятикратную нагрузку на пробу изоляции, тридцать секунд выдержала, а на море под воздействием морской соли возникла токопроводимость. Искра проскочила — ну и все!.. Или еще предположение… Хотя, по-моему, это невозможно, но Гребешков, секретарь комитета комсомола, не только предполагает, а прямо-таки утверждает… Он сюда звонил?

— Нет… Откуда он мог узнать?

— Ему Сорвина ничего прямо не сказала, но взбаламутила, пока разыскивала директора. Гребешков прибежал ко мне, внизу меня и Черенцова встретил. Говорит, что сам помнит, как монтажница Дерюгина во время аврала водила иностранцев между верстаками и какой-то аппарат упал. Может быть, повредилось в нем что-то…

— Откуда иностранцы? При чем тут Дерюгина?

— Иностранцы действительно были. Дерюгина разговаривала с ними и показывала им аппаратуру. Но, по-моему, невозможно, чтобы она дала что-то в руки кому-то.

На завод секретарь парткома ушел спозаранку после бессонной ночи.

Ночь эта оказалась бессонной и для Вагранова.

Андрей Степанович уже был в постели, когда раздался телефонный звонок — телефон всегда стоял у Ваграновых в спальне. Настойчивый молодой голос попросил помочь через Москву в срочной эвакуации из северного порта тяжело раненной Пахомовой.

— Ольги Владимировны Пахомовой? — машинально переспросил Вагранов и, так же машинально взглянув на жену, встретил ее совсем не сонный, изучающий взгляд.

Вагранов уже набирал телефон гаража, когда Прасковья Антоновна негромко спросила:

— Ты, надеюсь, не поедешь из-за этой Пахомовой сейчас в редакцию?

В голосе жены не было привычной мягкости. И он, кажется, необычно сухо объяснил:

— Она тяжело ранена. Нужен самолет. Прямой телефон с Москвой у меня только в редакции.

Прасковья Антоновна отчужденно замолчала. Потом — Андрей Степанович уже выходил из комнаты — окликнула его. Он оглянулся: жена лежала, уткнувшись лицом в подушку, плечи ее тряслись.

Кажется, впервые за многие годы супружества Вагранов внутренне подивился тому, как иной раз легко, без видимого напряжения нервной системы Панюша впадала в истерику. И еще подивился тому, что плач ее звучал… даже красиво. Во всяком случае, без визгливых нот.

Вагранов поколебался и вышел из комнаты. И услышал сухой, повелительный выкрик жены:

— Андрей! Сделай так, чтобы эта Пахомова никогда не узнала о твоей помощи!

Наверно, прошло уже много времени, а ей все казалось, что разными уколами огонь не сшибли, а только передвинули, переместили подальше. И выкрики тоже отдалились, но все равно было слышно: «Где пожар?» — «В машинном отделении! Такой дым, что собственной руки не разглядишь!»

И она действительно не могла разглядеть своей руки, хотя поднимала ее к лицу… Поднимала к лицу, чтобы отстранить дым и увидеть то самое главное в жизни, что не должно было, не могло сгореть. И наконец, дым рассеялся. И она стала зоркая-зоркая…

…На съездах партии, на съездах комсомола, на международных форумах время особенное. Час может приравняться к неделе, к месяцу или году. Очень объемное время. Будто каждый миг помножен на встречи, на высказанные мысли, на жизнь других людей, других городов, других стран. Помножен на такие черточки и детали жизни, которые не запомнились бы в будничной обстановке, а здесь запоминаются, освещенные прожекторами, подчеркнутые мелодиями песен, охваченные общей атмосферой торжественности. И твоя маленькая жизнь, твое коротенькое время входит в большую жизнь съезда, становясь крупнее, объемнее.