Борис Грин - Высокое небо

В сквере Большого театра не оказалось ни одной свободной скамьи. Все заполнили женщины с малышами и преклонного возраста люди, которым некуда было спешить. На дорожках то и дело попадались военные в новеньких формах и скрипучих ремнях; их серьезный вид ни о чем не говорил, а неторопливый шаг подтверждал, что сквер не перестал быть местом свиданий.

Заложив руки за спину, Аркадий Дмитриевич и сам сбавил шаг, наблюдая происходящее в сквере. На какое-то время он забыл, что привело его сюда. А вспомнив, заспешил назад в гостиницу, где его, подумалось, ждет-не дождется Гусаров.

Оказалось, от Поскребышева еще не было звонка. Одолев напряжение, вызванное бесплодным ожиданием, Гусаров взялся за кроссворд. С журналом в одной руке и с карандашом в другой он лежал на диване.

Им принесли обед и незатейливо сервировали стол. Пожилой официант с московским радушием справился, не надо ли чего еще. Его поблагодарили и выпроводили без поручений.

После обеда Аркадий Дмитриевич ушел в свой номер, а вечером они снова встретились у Гусарова. Только сейчас им пришло в голову открыть балкон, полюбоваться огнями Москвы.

Город будто не собирался спать. Под ними бурлил людской поток. Неясно различимый в быстро густевших сумерках, он давал о себе знать великим множеством звуков, которые сливались еще там, внизу, и доносились на девятый этаж глуховато рокочущим басом. Сигналили автомобили, их нестройные резкие голоса, казалось, были обращены вверх. После них как бы примолкал рокот проспекта, но тут же он слышался с прежней отчетливостью. Все вместе это и было Москвой.

— Вам не жаль? — Гусаров повел перед собой рукою, в которой держал папиросу.

Вопрос был недоговорен, но Аркадий Дмитриевич понял его смысл. В самом деле, ему нет еще и пятидесяти, а двадцать пять лет прожито в Москве — больше половины жизни, лучшие годы. Как тут сказать, что не жаль? Нет, конечно, жаль, но каким-то необъяснимым образом: не в том дело, что он оставил Москву, а в том, что с нею так много связано.

Говорить об этом не хотелось, и Аркадий Дмитриевич ответил вопросом на вопрос:

— А вам?

Гусаров промолчал.

Утром пятого мая они поднялись в хорошем настроении, уверенные, что сегодня уж непременно раздастся долгожданный звонок.

Предчувствие их не обмануло. Вскоре после обеда позвонил Поскребышев. Он справился о здоровье, о том, хорошо ли устроились, и сказал, что в ближайшие часы позвонит вновь.

Телефон задребезжал за полночь. Поскребышев сообщил, что машина номер такой-то уже вышла и скоро будет у гостиницы.

Меньше чем через полчаса они въехали в Кремль.

Поскребышев пригласил к Сталину Гусарова. Швецов, недоумевая, остался в приемной.

Сталин встретил Гусарова неясным вопросом:

— Ну, добились своего?

Гусаров и ответил неопределенно:

— Не знаю, товарищ Сталин.

Предложив Гусарову сесть, Сталин продолжал ходить по кабинету. Первым делом он потребовал объяснить, чем вызваны возражения против переключения завода на выпуск двигателей водяного охлаждения.

Гусаров знал, что в этом кабинете эмоции не принимаются в расчет. Он приказал себе не горячиться и стал говорить размеренно, подбирая самые необходимые слова:

— Главное возражение вызвано тем, что наш завод является поставщиком двигателей для истребительной и штурмовой авиации. Переключить его на новые двигатели — значит нанести авиации серьезнейший вред.

Сталин повел бровями, мол, не ясно, почему же вред, да еще серьезнейший.

Уловив это движение, Гусаров продолжал свою мысль:

— Это тем более недопустимо в нынешней обстановке, когда не исключена война.

Раскуривая трубку, Сталин задумался. Не глядя в сторону Гусарова, спросил, почему он считает микулинские моторы плохими.

— Я так не считаю, но наш лучше. Он будет иметь развитие. Кроме того, кадры истребительной авиации воспитывались на моторах воздушного охлаждения. И еще: моторы водяного охлаждения — уязвимая цель даже для пулеметного огня.

Сталин возразил: при больших скоростях пулевое попадание маловероятно.

Гусаров не решился углубляться в эту область. Он привел другой довод:

— Двигатели Микулина потребляют много воды. Очевидно, это приемлемо не для каждого театра военных действий.

Показалось, что Сталин пропустил это мимо ушей. Не медля, он сказал, что все же придется отказаться от моторов воздушного охлаждения, они не устраивают.

Спросить бы его, почему не устраивают пермские двигатели, чем они плохи… Но Гусаров понимал, что задать такой вопрос невозможно. И тогда он заговорил о новом двигателе Швецова, выложив основные характеристики.

Сталин его не прерывал, но, выслушав, повел головой: не убедительно.

Собственно, беседу на этом можно было считать оконченной.

Других доводов у Гусарова не было. Он понял, что его надежда добиться отмены решения по заводу рушится. Кровь прилила ему к лицу, острые иголочки прикоснулись к сердцу, к глазам придвинулась оранжевая пелена. «Только бы не упасть», — промелькнуло в сознании. — «Не упасть, не упасть!», — приказал он себе.

Ему удалось себя побороть и, отчаявшись, он решился на последний шаг — сам обратился с вопросом:

— Товарищ Сталин, сколько вы сможете дать нам станков на перестройку? — Сам же ответил: — Двести, ну триста единиц в год? А понадобится, — он назвал огромную цифру, которой вовремя запасся, — вот сколько. Ведь у Швецова «звезда», для нее нужны карусельные станки, а для двигателя Микулина — продольные. Товарищ Швецов прибыл тоже, он мог бы осветить этот вопрос глубже.

Опять показалось, что Сталин не слышал этих слов. Он несколько раз прошелся по кабинету, держа на отлете трубку, погруженный в свои думы. Подойдя к столу, прикоснулся к кнопке звонка.

Тотчас в кабинет вошел Швецов. И сразу же Сталин обратил к нему вопрос: в чем состоит преимущество моторов воздушного охлаждения?

Аркадий Дмитриевич выпрямился в кресле. Задумавшись на мгновение, он привел первый довод.

Сталин прервал его: Гусаров об этом уже говорил.

Последовал другой довод.

Сталин опять прервал: и об этом говорил Гусаров.

Зардевшись, Аркадий Дмитриевич сказал:

— Я не слышал, о чем говорил товарищ Гусаров. Разрешите мне высказать свою точку зрения.

Нужно было изложить главное, самое главное, и Аркадий Дмитриевич стал говорить о возможном развитии двигателя.

Еще один вопрос задал Сталин: в случае перестройки, сколько потребовалось бы единиц оборудования?

Швецов повторил цифру, названную Гусаровым.

Приблизившись к столу, Сталин позвонил опять.

В кабинет вошли Молотов, Вознесенский, другие члены Политбюро и нарком авиационной промышленности Шахурин.

Тут же было решено отменить ранее принятое постановление.