Борис Грин - Высокое небо

Двигатель М-82 в ту пору еще не был включен в план. Начальный период его создания проходил без плана, как инициативная работа главного конструктора. В этом были свои плюсы и свои минусы, и сейчас, в острой ситуации, которая сложилась в КБ, они проявились особенно отчетливо. С одной стороны, хорошо, что оказался задел: выиграно немало времени. Но, с другой стороны, работа уже вошла в такую стадию, когда продолжать ее вот так, без плана, становится все труднее. А планового задания нет.

Как тут быть?

В трудные, полные неясности дни на завод нагрянула комиссия из Москвы. Ей было поручено изучить положение дел в КБ, оказать помощь. Члены комиссии не пытались скрыть своей задачи, но они же заверили главного, что разберутся во всем со всей тщательностью.

Председатель комиссии задавал тон. Он часами просиживал за проектными документами, подолгу пропадал на стенде, придирчиво рассматривал показания. Его спутники осаждали производственников, собирали материалы технологического характера. Их деловитость вызывала у людей тревогу, потому что никто не знал, чем все окончится.

Перед отъездом председатель комиссии заявил, что мотор М-82 хорош и не оставляет повода ни для каких сомнений. Он и его коллеги запросили сравнительную характеристику потенциальных возможностей всех двигателей такого типа, конструкторы спешно подготовили для них справку, и с тем гости уехали.

В КБ поднялось настроение: теперь-то уж все должно стать на свои места. Комиссия доложит что и как, и наркомат откроет финансирование нового двигателя. Дело пойдет!

Но проходили дни, а из Москвы вестей все не было.

Однажды утром в КБ приехал Гусаров. Не заходя к Швецову, он направился прямо в конструкторский зал. Только переступил порог — и, обращаясь ко всем сразу, громко спросил:

— Как, ребята, мотор?

В один голос конструкторы откликнулись:

— Хо-ро-ший!

Ему показали сравнительную характеристику, экземпляр которой дали членам комиссии, и, рассматривая ее на ходу, он пошел к Аркадию Дмитриевичу. Уже перед дверью кабинета остановился и, глядя на график высотности, покачал головой.

Швецов встретил Гусарова радостно, его приход пробудил смутную надежду. Удивило только, что в руках у секретаря обкома была характеристика высотности. Что бы это могло значить?

Гусаров не стал дожидаться вопроса. Постукивая пальцем по хрустящей миллиметровке, он осторожно сказал:

— Всем хорош двигатель, только вот высотность маловата.

Аркадий Дмитриевич вспыхнул:

— Насколько мне известно, вы авиационник. Как же можно так голословно утверждать? Высотность нашего двигателя 4650 метров, в то время как лучшие моторы фирмы «Райт» имеют 3960. Разница почти в семьсот метров, и она в нашу пользу.

Гусаров недоуменно пожал плечами и протянул ему характеристику. Аркадий Дмитриевич взглянул на линию графика, сумрачно опустил голову: «М-да, черным по белому…»

Но тут же он встрепенулся и, проведя ногтем по недоведенной до нужной точки линии, заговорил:

— Это просто ошибка. Недозволительная, но обыкновенная ошибка того, кто чертил график. Я взыщу с виновного. Мы немедленно сообщим комиссии поправку, хотя там и без того разберутся. Но время идет, а вопрос все еще не решен, плана у нас нет. Скоро уж месяц в таком положении! В чем же дело? Впрочем, я снимаю свой вопрос. Имею лишь просьбу: вникните в значение нашей работы для авиации.

Через пятнадцать минут в кабинете главного собрались ведущие конструкторы. Швецов был разгорячен только что закончившимся разговором и сейчас исподлобья, сумрачно оглядел товарищей. Без лишних слов спросил:

— Вам известна высотность нашего двигателя?

Конструкторы переглянулись: какой, мол, может быть разговор?

На всякий случай кто-то назвал абсолютную цифру. Тогда Аркадий Дмитриевич приподнял над столом график и с каким-то горестным недоумением, тише обычного спросил:

— Как же вы могли вот так?

И уже отходя, читая в глазах товарищей молчаливое признание вины, добавил:

— Эх вы, сапоги…

Он произнес эти слова и тотчас покраснел. Поняв, что наступила разрядка, конструкторы облегченно вздохнули.

Аркадий Дмитриевич потом долго еще не мог простить себе этой неделикатности, а конструкторы, вспоминая памятный случай, удивлялись: так подвели человека, а он даже отругать не сумел.

Но вот уже и долгожданный план прибыл, и полным ходом двинулось дело по М-82. Иван Петрович Эвич, «первая ласточка», а теперь ведущий конструктор по короткоходовой двухрядной звезде, доложил главному, что двигатель уже доведен до семидесяти часов работы.

— Продолжайте, — распорядился Швецов…

Беда, едва она отступает, быстро тускнеет. Тускнеет, но совсем не забывается. Нет-нет, она дает о себе знать то бессонными ночными часами, то острой болью в сердце. Только радость, пришедшая ей на смену, самое лучшее лекарство.

Два события, последовавших одно за другим, были для Аркадия Дмитриевича исцелением.

Из Москвы пришла телеграмма от сына. Как и все телеграммы, написанные рукою счастливого человека, она была многословна и немножко сумбурна. Лишь несколько единственно нужных слов передавали главное: «…институт окончен… диплом… моторостроитель…»

Как бегут годы! Уже и Владимир стал инженером, пошел по стопам отца. Ведь это замечательно!

Из Москвы пришло и другое известие. В большом плотном конверте, в каких обыкновенно пересылают документы, был фирменный бланк Высшей аттестационной комиссии. Глаза быстро пробежали несколько строк.

от 18 сентября 1940 года

Постановили: Утвердить тов. Швецова А. Д. в ученой степени доктора технических наук (без защиты диссертации).

Подписи: Пред. ВАКа Кафтанов

Исп. об. уч. секр. Романов

Это было аттестатом зрелости КБ Швецова.

Стояли последние дни октября. Отшумели страсти футбольного сезона. Разом поблекла золотая краса листьев, долго лежавших на тротуарах. Улетали на юг птицы. Все говорило о поздней осени, которая уже готовилась уступить свои права морозной зиме.

Уходящая пора обернулась для Швецова «болдинской осенью».

Он испытывал благодатный прилив сил, и, как никогда прежде, в нем проснулся художник и пианист.

Легкий подрамник и краски обычно укладывались на заднее сиденье ЗИСа, и машина бежала к небольшой речке, окаймленной багряными деревьями, глядевшими в воду. Аркадий Дмитриевич очень скоро отключался от дневных раздумий и умиротворенно бродил меж деревьев, чувствуя, как, подобно последним оборотам мотора, затихает в нем напряжение дня.

Невысокий гладкий пенек был самым удобным сиденьем. Чуть откинувшись назад, Аркадий Дмитриевич устанавливал подрамник и долго сидел так, не шелохнувшись, вдыхая острые запахи прели. Но тут внимание его привлекала качнувшаяся под порывом ветра золотая вершина березы. Он устремлял к ней свой взгляд, потом переносил его дальше, на другие деревья, и вдруг начинал ощущать, как запевает в нем торжествующий голос красоты. Торопливые мазки ложились на полотно, но он не старался осмыслить изображаемое, а только прислушивался к этому поющему голосу и переливал его в краски.