Леонид Почивалов - Сезон тропических дождей

Комиссар наморщил лоб.

— Мне показалось, что одного из них я видел на приеме в вашем посольстве. Могло такое быть? Или мне померещилось? Совпадение?

— Нет, не совпадение! — сказал Антонов. — Именно его вы и видели у нас на приеме. Это…

Антонов покосился на стоящих в дальнем конце комнаты двух солдат и полицейского и, понизив голос, чтобы те не слышали, продолжал:

— Это Литовцев, французский гражданин, бизнесмен.

— Он укрывал в доме вражеского радиста. Я только что его допрашивал. За такое дело…

— Он не укрывал радиста! — спокойно возразил Антонов и коротко рассказал о случившемся в доме Литовцева.

Сураджу задумчиво почесал мясистый нос.

— Можете за все это поручиться? Поручиться, как советский консул, что все это — правда?

— Могу, — твердо произнес Антонов. — Посольство на такое меня не уполномочивало, но лично я — ручаюсь!

— Этого достаточно! — удовлетворенно кивнул Сураджу. — Вы же понимаете, что его ждет в противном случае.

— Понимаю! И, опасаясь за его жизнь, скажу вам еще кое-что, — Антонов совсем понизил голос: — Вы говорили о верных людях, которые предупредили о налете. Так вот, Литовцев один из них.

Комиссар озадаченно потрогал свои усы, словно вспоминая о чем-то, вдруг решительно обернулся:

— Сержант! Ну-ка приведи сюда задержанного. Того, что старше всех, седого! Веди вон в ту свободную комнату, — ткнул пальцем в сторону одной из дверей. — Снова буду допрашивать! А придут броневики — немедленно сообщи!

У Литовцева просветлело лицо, когда вместе с комиссаром он увидел в комнате Антонова. На старика больно было смотреть: глаза ввалились, одна щека распухла, на нижней губе алела ссадина — били, должно быть!

— Товарищ Антонов мне рассказал о вас все, — строго прогудел Сураджу. — Почему на допросе вы не сообщили мне правду?

— Я не мог! — глухо ответил Литовцев. — Вы задавали вопросы в камере, а там было еще трое.

— Вы их боитесь?

— Конечно. Я эту публику знаю. Отомстят.

Сураджу недобро усмехнулся:

— Эти уже вряд ли. Мы их судить будем, как судим вооруженных бандитов. Без всякой пощады!

В комнате были стулья, но Сураджу сам не садился и другим не предлагал.

— Советский консул за вас поручился. Я ему верю. Поэтому считайте себя свободным. Но с этого самого Мозе мы спросим по большому счету.

Литовцев уперся растерянным взором в грязный, затоптанный пол полицейского присутствия:

— Видите ли… Если вы меня отпустите, мне все равно несдобровать. Они хотели воспользоваться тем, что я русского происхождения. На приеме видели, что со мной разговаривал сам советский посол. «Ага! Это находка!» И недавно предложили мне сотрудничество. Я наотрез отказался и даже на время с племянницей уехал из Дагосы — думал, отвяжутся. Тогда они подбросили этого радиста Жана, полагая, что дом человека, связанного с русским посольством добрыми отношениями, будет вне подозрений…

Литовцев говорил все более горячо:

— Нас арестовали двоих. Как только вы отпустите меня, они решат, что радиста выдал я. И, конечно, не простят. Тогда мне крышка. Они уже кое в чем стали в последнее время меня подозревать, особенно мою племянницу… Так что, если вы освободите, то…

— А если не освободим, — раздраженно оборвал его Сураджу, — то будем судить, как всех остальных. И вы получите то, чего не заслуживаете. Так что выбирайте!

Литовцев развел руками:

— Что я могу выбирать в такой обстановке?!

Сураджу снова почесал нос, обдумывая. Некоторое время молчал, обратив выпуклые глаза к окну.

— Вот что… У вас есть единственный шанс. Все беру на себя! Если будут судить, не выручу. А сейчас в этой обстановке советую немедленно из Дагосы вытряхиваться в другую страну. Сделайте вид, что бежали. Просто сбежали от нас, от нашего возмездия. Для Мозе и его компании это будет выглядеть убедительным, вы останетесь вне подозрений, а наше мнение о вас уже существует. Мы друзей своих ценим и в обиду не даем. Так вот…

Сураджу даже не стал дожидаться согласия Литовцева, рывком, как делал все на свете, распахнул дверь комнаты, крикнул в дежурку:

— Сержант! Дай-ка мне побыстрее ваш полицейский бланк!

— Товарищ комиссар! — Сержант козырнул. — Подходит броневик.

— Еду! Быстро бланк!

Когда бланк принесли, комиссар сам сел за машинку, стоящую на столе, и неожиданно споро отстукал на бланке короткий текст, извлек из нагрудного кармашка шариковую ручку, размашисто расписался. С усмешкой пояснил:

— В армии когда-то писарем был, — протянул бланк Литовцеву. — Это приказ всем властям пропускать вас беспрепятственно, до самой границы. Номер машины впечатайте сами. В камере что-нибудь оставили?

— Пиджак.

— Очень хорошо. Сходите за ним и скажите остальным, что вас переводят в городскую тюрьму. — По лицу комиссара скользнула улыбка. — Вот по пути в тюрьму вы от нас и сбежите. Ясно?

— Ясно, месье комиссар!

— То-то!

Сунул левую руку сперва Антонову, потом Литовцеву:

— Бегу!

И действительно, бегом кинулся к двери. Торопился комиссар на войну.

Они смотрели ему вслед. Кажется, сейчас впервые Антонов в полной мере осознал, что только что общался с человеком удивительным, необыкновенным, вооруженным не только силой и мужеством, но и прекрасной логикой, мудростью и великодушием. Наверное, Че Гевара, которому подражает Сураджу, в подобной ситуации был бы таким же. Подлинные герои всегда добры и великодушны.

Посол сидел не за письменным столом, как обычно, а в углу кабинета у окна, перед журнальным столиком, в глубоком кресле. Антонов, перешагнув порог кабинета и увидев его странно съежившуюся фигуру, понял, что Кузовкину сегодня очень худо. Это чувствовалось и по его отекшему лицу, по странно белым, ватным, припухшим кистям рук, бессильно лежащим на подлокотниках кресла.

Увидев Антонова, Василий Гаврилович еле приметно кивнул.

— А… вот и ты! — слабо проговорил он. — Воспользовался, что в городе война, что посол болен, и разъезжает себе по улицам на машине под государственным флагом.

Голос посла был слаб, еле слышен, но вовсе не бесцветен, в нем сквозило, удовлетворение, и Антонов сразу понял, что рейд в торгпредский дом за Машей получил высочайшую похвалу. Это же подтверждала довольная улыбка Демушкина, который вместе с другими стоял у окна.

— А не страшно было?

— Мы просто не успели испугаться.

Присутствующие в кабинете тоже вежливо улыбнулись. В кабинете находилось все руководство посольства, а также Анна Ивановна и Ильин, врач.

На столике перед послом стоял мощный транзисторный приемник, было понятно, что все ждут сообщений столичного радио.

Не утерпел посол! В такой день оказаться больным! Должно быть, в этом он узрел величайшую несправедливость судьбы — в день, когда решается будущее любезной ему Асибии, бездельно валяться в кровати немощным и слабым. Собрал силы и заставил себя отправиться в посольство. И наверное, это было тоже подвигом, делом для него рискованным, — это можно было прочесть по тревожным глазам Анны Ивановны, по сосредоточенной физиономии Ильина, которая изображала готовность номер один.