Леонид Почивалов - Сезон тропических дождей

— Мой дядя говорит, что во время этого сезона ужасно тоскливо, — заметила Катя.

— Это верно! — подтвердил Антонов. — Грустный сезон. Дождь то потопом обрушивается на землю, то сыплет как из мелкого сита — нудно, утомительно. Влажность такая, что кажется, сожми в руке пригоршню воздуха — и из руки польется вода, будто в пальцах у тебя губка. Костюмы в шкафу покрываются плесенью и из черных становятся серыми. А изо всех щелей и нор начинают выползать гады…

— Но зимой этот сезон не такой уж долгий! — заметила Катя. — Зато потом какой расцвет наступает! Чудо!

Она встала, подошла к книжной полке, извлекла из нее небольшую тетрадку, открыла на нужной ей странице.

— Вот дядя на досуге перевел с языка даго на французский. Он у меня к языкам способный. За время жизни в Асибии изучил даже даго.

Катя снова опустилась в кресло:

— Он перевел на французский, а я сделала подстрочный перевод на русский. Это стихи некоего Уамбо, учителя из северной провинции. Как раз о сезоне тропических дождей. Хотите послушать?

Из тумбочки, стоявшей рядом с креслом, она извлекла очки и водрузила на нос. Очки в большой черной оправе изменили ее облик, Катя стала похожа на учительницу из гимназии.

Катя положила на тумбочку тетрадку и поверх очков взглянула на Антонова:

— А ведь здесь есть что-то. Правда?

— Есть, конечно! — согласился Антонов. — Это очень верно: «Мы часто горюем о том, что вовремя не оценили».

В середине ужина пришел Литовцев. Сразу же присоединился к столу, налил себе джину почти половину фужера. «Штрафной!» — объяснил и выпил залпом, с откровенным нетерпением.

— Я рад, что вы, господа, заглянули на наш огонек! — По его вдруг послабевшему, ставшему жидким голосу можно было понять, что он мгновенно захмелел. — Поверьте, господа, очень рад! Хотя есть одно обстоятельство…

Вдруг осекся и потянулся за сардинкой.

— Обстоятельство? — насторожился Антонов, внимательно взглянув на Литовцева.

— Все ерунда! — бросил тот. — Главное, что мы есть люди, хорошие люди, к тому же русские люди. И уже это великое наше богатство. Не думайте, что, коль мы существуем где-то вдали от России, она нам безразлична! Вовсе нет! Мы с ней в родстве. Мы за нее переживаем. И может быть, в чем-то поглубже вас, живущих в ней. Издалека нам лучше видны все ваши достижения, так сказать, видны в исторической перспективе, и все просчеты — в той же перспективе. Ведь просчетов у вас тоже было немало? Верно, а?

Антонов заметил, какой быстрый и тревожный взгляд бросила в этот момент на Литовцева Катя. Чтобы увести разговор от нежелательной темы, предложила гостям:

— Как вы относитесь к спагетти? — пододвинула тарелку ближе к Камову. — Не хотите ли? А креветки?

— И креветки тоже! — чистосердечно признался Камов, который, должно быть, впервые за последнюю неделю насыщался вволю. — Все хочу! У вас все так вкусно, дорогая Екатерина Иннокентьевна!

Все засмеялись простодушной похвале, и разговор снова принял непринужденный характер. Поговорили о достоинствах креветок, от креветок Антонов перешел к грибам. Вспомнил, что в Монго во французском магазине видел в продаже белые грибы — в железной банке законсервирован один белый гриб, законсервирован превосходно, как свежий, будто только что из-под куста. А стоит такая баночка пятнадцать долларов! Настоящий грабеж! То ли дело на родине, на севере, в Костромской области! В урожайный год белые грибы из леса можно вывозить грузовиками.

Затеял разговор о русских грибах Антонов намеренно, хотел расположить Литовцева на соответствующий, «российский» лад. Кто он такой, этот Литовцев, каковы его настроения, почему оказался в Африке, — все интересно!

— Грибы! Это прекрасно! Мои предки тоже из самых грибных мест, — воскликнул Литовцев и весело взглянул на Антонова. — Знаете откуда? Из Галича. Недалеко от ваших краев.

Разговор сам собой перешел на прошлое семьи Литовцева. Антонов легко подбрасывал вопросы, а Литовцев становился все более разговорчивым.

Предки из чиновников. Правда, прадед — вон он на портрете, с бородой, — дослужился до чина высокого, был брандмейстером Риги, в генеральском чине. Дед по отцу — адвокат, а отец Николая Николаевича — военный. Военным был и брат отца, дядя Литовцева и дед Кати.

— Оба в белогвардейцах оказались, — усмехнулся Литовцев. — С большевиками воевали, говорю откровенно! Уж извините! У меня есть здесь старый альбом. Могу показать… — махнул рукой. — Да бог с ним! Старье!

Когда белая гвардия была разгромлена, отец Литовцева подался в Париж, там Николай Николаевич и родился. А брат его отца оказался в Маньчжурии. Женился на русской, сына заимел, а потом и внучка появилась. Вот она — Катя.

— Или Кэтти, как я ее зову. В Мукдене родилась! — пояснил Литовцев, бросив ласковый взгляд на притихшую племянницу. — Она у меня почти китаянка. По-китайски калякает свободно.

— Как это неожиданно: вы родились в Мукдене! — сказал Антонов, взглянув на Катю и желая подключить ее к разговору. Что-то она сникла. Может быть, из-за болтовни своего дядюшки?

Но вместо Кати ответил опять же Литовцев:

— В Мукдене! В Мукдене! — закивал он. — Бывал я там у брата. Приличный городок, ничего не скажешь. А сейчас мы с Катей остались одни на целом свете. Одни из всего этого паноптикума. — Литовцев провел перед собой рукою, показывая на стены, увешанные фотографиями. — Причем я — гражданин Франции, а она — гражданка Канады, и между нами много, много границ…

— Извините… — неуверенно перебил его Камов, взглянув на Катю, — но почему Канада?

Антонов заметил, как на переносице Кати обозначилась скорбная морщинка, а глаза вдруг потеряли свежесть.

Литовцев усмехнулся.

— У Кати, я вам скажу, господа, судьба пренеобыкновенная. Детектив! Тема для Агаты Кристи или Сименона!

— Дядя! — Тавладская еще больше нахмурилась, в голосе ее звучал укор. — Вы же знаете, как я отношусь к таким разговорам!

Литовцев театрально выкинул в стороны длинные костистые руки, которые были у него в постоянном движении.

— О боже! Что такого я сказал? У нас в гостях свои, русские люди. Все поймут. Расскажи, Катюша! Расскажи, как ты очутилась в Гонконге, как ты…