Леонид Почивалов - Двое в океане [Хроника одного рейса]

— Плевать нам сейчас на Западный Ириан! — недовольно оборвал Ясневича капитан. — Нас волнует «Онега».

— Как подчеркивает Константин Юрьевич, американец не говорил определенно. — Золотцев бросил вопросительный взгляд на Смолина. — Так ведь?

— Примерно так.

— Вот видите! — Золотцев многозначительно поднял палец. — Он только предполагал! Призывал к бдительности!

Кулагин сухо, со скрытой иронией в голосе вставил:

— Мог бы и не призывать. Без американца знаем, что такое бдительность. По их милости знаем! Именно поэтому я расставил на всех основных точках надежных людей. Мышь и ту заметили бы!

— Слава богу! — усмехнулся Чуваев. — Научились! Задним умом мы крепки. Теперь и мышь не пропустят, а в Танжере прозевали двуногого зайца. — Чуваев мстил за ученый совет.

— Будем проверять! — заключил Бунич. — Досконально. Первая проверка немедленно — по главным узлам. Вторую учиним за пределами тервод. Чтобы не привлекать внимания. Все!

Произнеся заключительное слово, капитан поднялся из-за стола с таким видом, будто во всем случившемся были виноваты они, собравшиеся сейчас в его каюте, а ему, капитану, приходится расхлебывать их легкомыслие и безответственность.

Специально отобранная команда прочесала все жизненно важные отсеки судна, куда мог проникнуть лазутчик с берега. А выйдя за пределы гренадских территориальных вод, «Онега» снова легла в дрейф и стала дожидаться восхода солнца — свет нужен был для аквалангистов, которых направляли для осмотра подводной части корпуса.

Но когда взошло солнце и заняло на небе то положение, при котором его лучи пронзали воду почти отвесно, на задание отправился всего-навсего один аквалангист — Медведко, пилот «Поиска». Оказалось, что второй акваланг, входящий в техническое снаряжение судна, не исправен.

— Вот здесь, видите, сломан клапан, — объяснял старшему помощнику боцман Гулыга.

— А где вы были раньше, боцман? — возмутился Кулагин. — Это ваши обязанности — следить за исправностью такого оборудования. Почему не доложили?

Боцман обиженно оттопырил нижнюю губу, недовольный тем, что кричат на него, боцмана, к тому же в присутствии других.

— Я еще в прошлом рейсе докладывал капитану, — пробурчал он.

Кулагин, сердито скривив рот, передразнил:

— Капитану докладывал! Толку-то! До чего довели судно! Позор!

Гулыга вызывающе усмехнулся:

— Между прочим, надзор за состоянием судового снаряжения входит в обязанности и старшего помощника. А идет уже третий месяц, как мы в рейсе.

Кулагин в ответ остро кольнул боцмана уничижающим взглядом, шевельнул губами, намереваясь что-то высказать, но сдержался, только в безнадежности махнул рукой и решительно пошел прочь.

— Тоже мое борец за дисциплину, — проворчал Гулыга. — На капитана все валит. А сам? Ты спроси сначала с самого себя. И с людьми научись беседовать! Криком нас не возьмешь. Сами умеем. Я на «Онеге» с первого рейса, а он на меня, как на салажонка! Здесь, поди, научное судно, а не керосинка, на которой он привык коптиться. Здесь положено с уважением.

По правилам один аквалангист за борт спускаться не может, обязательно должен быть кто-то рядом. Но положение оказалось безвыходным, и капитан распорядился сделать исключение. В воду отправился Медведко. Открыли люк лацпорта, и Медведко в маске с двумя желтыми баллонами за спиной, подстрахованный на всякий случай тонким капроновым фалом, ушел в зеленоватую толщу воды, оставив в ней длинные цепочки воздушных пузырьков.

Рейс аквалангиста был рискованным. Для дополнительной страховки спустили за борт катер, и в нем с баграми в руках застыли в боевой изготовке три матроса: вдруг акулы!

Все незанятые на вахте толпились у борта.

— А вдруг американец прав? — тревожно спросила Ирина.

— Он ведь только предполагал! — попытался успокоить ее Смолин. — Если уж взрывать судно, так в порту или вблизи берега логичнее. Тогда был бы политический эффект.

Она усмехнулась:

— Каким политиком становишься ты в этом рейсе! Значит, и тебя проняло.

— Проняло! — подтвердил он.

Из-за носа «Онеги» в полукилометре показались три рыбацких баркаса; вытянувшись в кильватер, они медленно шли к каким-то неведомым своим ориентирам. На фоне полыхающего полуденным солнечным огнем моря баркасы казались плоскими и черными, словно вырезанными из картона.

— Наверное, за тунцом пошли. Здесь тунца много, — сказала Ирина. — Или за золотой макрелью. Ее ловят на подсечку.

— Господи, откуда ты все это знаешь? — поразился Смолин. — Ты же в море впервые.

Она рассмеялась легко и открыто, уже забыв о недавнем напряженном разговоре.

— Я биолог, поэтому у меня есть пособие по рыбной ловле. Хочешь почитать?

— Зачем? В жизни не рыбачил.

— А ты все-таки почитай! Очень даже полезно! Для настроения. — Ирина с шутливой значительностью прищурила глаза. — Я принесу.

Он пожал плечами.

Медведко не пришлось долго пробыть в воде. Он сумел обозреть лишь кормовую часть днища. С борта судна заметили в толще воды на подступах к «Онеге» зловеще остроконечные силуэты — пришли акулы! Матросы в катере рванули фал и почти выволокли из воды Медведко. Когда тот был уже в катере, у самого борта «Онеги», будто лезвия, рассекли волны пять острых плавников — явилась целая стая.

Поднявшись на борт, Медведко рассказал:

— Ну и обросла же наша посудина! Джунгли настоящие! Чуть не заблудился. Там не только бомбу — склад боеприпасов спрятать можно.

При этом сообщении Кулагин удовлетворенно посопел, словно услышал для себя приятную новость — кто, как не он, говорил: судно запущено!

— Доложи капитану, — посоветовал Медведко. — Но не устно, а письменно. По форме. Слышишь, письменно!

Придя на обед, Смолин обнаружил на столе тоненькую книжку: «Э. Хемингуэй. Старик и море». Невольно улыбнулся: вот оно, пособие по рыбной ловле! А ведь действительно, как раз в этих водах и ловил рыбу старый рыбак-кубинец, которому так не везло. Кажется, его звали Сантьяго?

Дождавшись, пока Клава поставила на стол пиалу с супом, он пробежал глазами первый абзац. «Каждый день возвращался старик ни с чем. Парус его лодки был весь в заплатах из мешковины и, свернутый, напоминал знамя наголову разбитого полка…» До чего же здорово сказано! Смолин подумал с сожалением, что в последние годы мало читает художественной литературы, все нет времени. И наверное, постоянная сосредоточенность на своей любезной геофизике сушит характер, делает его жестче, нетерпимее. Видно, не случайно Люда подсунула в этот рейс целый ящик с журналами — заботилась не только о его досуге, но и о характере.

— Константин Юрьевич! — вдруг раздался над его ухом голос Клавы. — Что-то вы задумались крепко. Суп остынет.