Леонид Почивалов - Двое в океане [Хроника одного рейса]

Он приложил к бровям ладонь козырьком, шутливо выкатил глаза:

— Что я делаю? Я бдю! Поджидаю лазутчиков империализма. А они не идут. Заснули, видать. Утомились от своих происков. Ну а поскольку лазутчиков империализма в наличии нет, — он ткнул рукой в сторону набережной, на которой не было видно ни одного человека, — и симпатичных гренадочек тоже, я хожу и считаю звезды. Если на счет, то их здесь больше, чем у нас на севере, на один миллион двести сорок две штуки.

Они прошлись от борта к борту и обратно, подставляя лицо прохладному дуновению морского ветра.

— Наш Ясневич-то каков! — присвистнул вдруг Аракелян. — Слышали?

— Нет! Что-нибудь случилось?

— Случилось! Смех один! Клава Канюка на пляже на лодочной пристани поскользнулась и в воду. Тут же на дно, поскольку морячки плавать не умеют. Так за ней кто прыгнул? Ясневич! Прямо в своих итальянских шортах и английских гольфах.

— Ну и как?

— Что как? Ясно! Извлек. А Канюка со страху как сиганет в глубь острова, подальше от воды. Еле догнали! Смеху было!

И Аракелян снова с удовольствием посмеялся. Потом вдруг, оборвав смех, озабоченно взглянул на часы.

— Через пятнадцать минут смена, Корюшин придет.

— Кто такой?

— Да третий механик, такой задастый, как матрешка. Дрыхнуть любит. Как бы не проспал. А то придется заново звезды считать.

Возвращаясь к себе в каюту, Смолин заметил, что дверь геофизической лаборатории приоткрыта, из нее в коридор пробивается узкая полоска света. Осторожно заглянул в щелку. У стола, спиной к двери, сидел Чайкин, перед ним поблескивали детали разобранного по частям спаркера, рядом стояла коробка, присланная Марчем. Из-за плеча Чайкина поднималась струйка едкого желтоватого дымка — паял.

«Онега» готовилась к отходу. Она получила воду, в которой так нуждалась, но немного, — на Гренаде трудности и с водой. Доставили на ее борт и долгожданный вал для механизма регулировки шага гребного винта. Отход наметили на пять вечера — перед закатом, чтобы еще засветло выйти в море из узкой горловины бухты. С утра часть экипажа и экспедиции укатила на двух автобусах осматривать остров. Автобусы на «культурные» деньги, которыми распоряжается капитан, наняли в местной туристской компании, и она охотно их предоставила: после поджога главных туристских отелей на острове гостей мало.

Как вчера и позавчера, с утра на судно приходили экскурсии — щебечущие школьники, группа степенных полицейских в белых пробковых шлемах, на грузовике приехала веселая молодежь из недалекого кооператива. Приходили и неорганизованные, завернувшие просто с набережной, пускали и их. Среди неорганизованных встречались порой белые, а кто они — не знали, спрашивать было неудобно. В первый день стоянки возле судна дежурил гренадский солдат с винтовкой за плечами, опущенной дулом к земле, вечером раза два со стороны бухты проходил поблизости от «Онеги» военный катерок, в котором сидели солдаты, — судя по всему, тоже охраняли «Онегу», — с моря. Но на второй день солдата на причале уже не оказалось, не видно было и военного катера.

К двенадцати явился Филипп — в свежей белой рубашке, отчего его лицо выглядело еще темнее, тщательно выбритый, степенный. Вместе с ним пришли три его дочки, все мелкокурчавые, губастые, с быстрыми любопытными черными глазами и негасимым снежным блеском зубов на угольных лицах. Правда, у Элен, самой старшей, кожа была чуть посветлее, а губы потоньше.

— Мой прадед — испанец! — пояснил Филипп. — От него и пробилась светлая кровинка. За это Элен в школе дразнят Креветкой.

Смолин провел гостей в каюту. Здесь Филипп раскрыл свою пластиковую сумку и торжественно извлек из нее две огромные, сверкающие чистым розовым перламутром раковины, в самом деле, удивительно похожие на слоновое ухо. От ракушек терпко отдавало йодом.

— Это для вашей школы, комрид, и для дочки мадам, — сказал Филипп, кладя ракушки на стол. Он впервые назвал Смолина товарищем, а то все «сэр» да «сэр».

Подарок был царским.

Смолин набрал номер телефона Лукиной.

— А у нас гости, — сообщил он. — Девочки, которых ты пригласила, и их папа.

— Бегу! — крикнула Ирина.

На стене каюты висела карта мира. Филипп уставился в нее восхищенным взглядом.

— У… У… До чего же велик мир! — выдохнул шумно. — И сколько же в нем воды!

Обернулся к старшей дочери:

— Элен, покажи, где наша Гренада.

Элен показала.

— Это всего-то! — изумился рыбак. — Как будто муха на карте напачкала. А где Америка?

Элен показала Америку.

— Велика! — Филипп причмокнул губами, серьезно, в раздумье склонив голову набок. — Ну точно скала нависает над нашим морем!

Бросил короткий взгляд в сторону Смолина.

— Здесь многие толкуют, что американцы надумали на нас напасть. Может быть такое?

— Не знаю. Не хочется верить.

— И я не верю. Зачем им Гренада? У них самих такая громадная земля. Сдались им наши горушки! А наши пляжи они и так обжили. Одни американцы на пляжах. Мы купаться и загорать не любим. Нам загорать ни к чему… — Он густо рассмеялся, похлопав себя по темной и грубой, как голенище сапога, щеке.

Ирина пришла в восторг, увидев девчушек:

— Нет! Нет! Сейчас никаких осмотров судна! Сейчас время обеда, и я уже приготовила места за столом.

В столовой на юных гренадок со всех сторон бросали любопытные взгляды, и глаза у людей светлели при виде того, как дети наворачивают борщ, как их крепкие зубы впиваются в куски антрекота, а щеки при этом лоснятся от удовольствия.

— У нас с мясом всегда было туго, — пояснил Филипп, который в еде проявил достойную сдержанность, но вдохновенное лицо его говорило о том, что получает удовольствие не меньше, чем его дочери. — Мясо для нас еда редкая.

Наблюдая за своими гостями, Смолин подумал, что, если бы за весь рейс не сделал ничего путного, а вот просто однажды накормил досыта этих четверых полуголодных людей, простодушных, искренних, как сам мир, в котором они существуют, он бы считал, что отправился на край света не зря.

Через час они расстанутся и уже никогда не встретятся, но, должно быть, ни он, ни Ирина, ни их неожиданные гости не забудут эти минуты, когда люди встретились с людьми — с доверием и добротой.

После обеда Смолин повел гостей осматривать судно. Показывал лаборатории, вычислительный центр, разрешили им заглянуть даже в машинное отделение и в ходовую рубку. Филипп притих, преисполненный впечатлениями. В ходовой рубке, пораженный обилием приборов на пультах управления, взглянув на Элен, назидательно бросил:

— Вот что значит наука!

Когда прощались на причале, к судну неожиданно подкатила знакомая бежевая «тойота», и из нее вышел Гарри Бауэр. Увидев Смолина, он прямиком направился к нему. На ходу бросил цепкий, оценивающий взгляд на Филиппа, на Ирину, потом на борт судна, из-за которого свешивались головы свободных от вахты любопытствующих, и пригласил Смолина отойти в сторонку.