Леонид Почивалов - Двое в океане [Хроника одного рейса]

— Ну, уж по крайней мере искать Атлантиду не самое сейчас главное, — возразил Рачков. — С этим-то можно погодить.

— Во-первых, как мне известно, ее и не собираются там искать. Просто будут испытывать «Поиск» в районе, который вызывает повышенный интерес. Во-вторых, разгадку тайны Атлантиды люди ждут уже две тысячи лет. Конечно, можно подождать еще тысячу. Но будет ли у нас эта тысяча? И вообще, будет ли даже сотня или полсотни лет?

Юноша бросил внимательный взгляд на Смолина.

— Догадываюсь, о чем вы, — произнес тихо. — Об обстановке?

— О ней. Видите ли, Володя, до того, как я ступил на борт «Онеги», и не сознавал, что дела в мире столь скверны. В Москве выключал радио, газеты не читал, чтоб не отвлекали от главного. А здесь, увы, не спрячешься. И теперь, честно говоря, я и не знаю, в чем оно, главное.

Рачков понимающе кивнул. Он тоже не знал.

— А может быть, важнее всего сейчас найти именно Атлантиду, — продолжал Смолин, — чтобы наше прошлое подсказало, куда нам идти или куда не ходить в будущем. Может, в далеком прошлом и таится разгадка тайны нашего сегодняшнего всеобщего безумия?

— Значит, главного нет? — заключил Рачков.

— Есть! — возразил Смолин, вспомнив о недавнем разговоре с Солюсом. — Главное для нас с вами — работать! Изучать ли моллюсков или литосферные плиты. Важно делать дело. Что бы там ни случилось! Делать его до конца!

Рачков скосил глаза в сторону, чуть заметно пожал плечами.

— Не знаю… О том, что я должен работать, работать и работать, мне внушают с пеленок.

— Так ведь это же главное назначение человека — труд. Надо после себя что-то оставить.

— Но, кроме труда, у человека должна быть еще и надежда. Кому оставлять, если никого не будет?

— Вы думаете, что надежды нет?

— Не знаю… А разве есть сейчас на свете такой человек, который взял бы на себя смелость поручиться за наше будущее?

Они помолчали. Веки у Рачкова, казалось, набухли еще больше, кисти крупных и сильных, как у землекопа, рук безвольно лежали на коленях. Смолин взглянул на часы — два ночи!

— Ладно, Володя, оставим на сегодня мои расчеты. Ну их к дьяволу! Поздно. Я вижу, как вы устали. В следующий раз!

На бледных губах Рачкова шевельнулась улыбка.

— Нет уж! Прокрутим сейчас и вас. Вы же только что сказали: наше спасение — труд.

Когда Смолин вышел из вычислительного центра, была уже глубокая ночь. В штормовой темноте океана проступали пенистые гребни волн, они казались оскалом неведомых чудовищ.

Глухо, с безнадежной однотонностью шумела взбудораженная корабельными винтами вода за кормой, казалось, что это шум самой преисподней.

Смолин понял, что заснуть ему не удастся. На душе почему-то было тревожно, хотелось с кем-нибудь поговорить, а где найдешь собеседника в этот глухой предрассветный час? Радиорубка! На его счастье, дежурил Моряткин. Сильные плоские пальцы радиста не отрывались от ключа морзянки, он даже не оглянулся на вошедшего Смолина.

Оказывается, только что принял сигнал SOS: в Бискайском заливе шторм, и там тонет французский сухогруз. По радиоперекличке было ясно, что на помощь французу идет испанский спасатель… Господи, подумал Смолин, а вдруг не успеют?

— Как думаете, надежда есть?

Моряткин предостерегающе поднял руку: не мешайте!

Смолин тихонько вышел, поднялся на метеопалубу. Здесь было почти безветренно и темно. Только над головой на мощной стальной струне гротмачты светился белый топовый огонь, а над ним неоглядно простиралось усыпанное звездами небо. Удивительно: за бортом бушует шторм, а небо в полном штиле — ни облачка!

Он отыскал у борта шезлонг, лег и запрокинул голову. В застывшем звездном скопище глаз различил робкую, хрупкую, торопливо ползущую по небосклону среди звезд букашку-светлячок. Спутник! Творение рук человеческих в самом космосе! А где-то не столь уж далеко от этих мест погибает корабль. На нем люди, и каждая человеческая жизнь — необходимая составная часть мироздания…

Размышления Смолина прервал стук каблуков: кто-то поднимался по трапу. У борта остановились двое, по силуэтам Смолин определил: мужчина и женщина. Он узнал приглушенный голос Ирины.

— Как красиво! Я никогда не видела столько звезд сразу! Чудо какое! — Казалось, она задохнулась от восторга. — Еще один океан — звездный! Мы с тобой вошли в сказку!

Ей ответил низкий голос Файбышевского:

— Ты права, Ириша. Чудесная ночь! Я тоже ничего подобного не испытывал.

Минуту стыло напряженное молчание — таким показалось оно Смолину.

— Ириша! — глухо, как будто с усилием произнес Файбышевский. — Я так благодарен судьбе за то, что в этом рейсе мы вместе.

— Я тоже рада, Гриша. Ты прав — путешествие потрясающее!

У Смолина забилось сердце: они на «ты»!

— Наверное, это самые счастливые для меня дни за последние годы, — продолжал все тем же сдавленным, странным голосом Файбышевский. — И все потому, что ты…

— Не надо, Гриша! — грустно произнесла Ирина. — Ты же знаешь…

— Что я знаю? Что?! — На этот раз мужской голос, одолев недавнее смятение, вдруг обрел силу и стал напористым: — Знаю одно: люблю тебя! Люблю! И хочу, чтобы ты была со мной. Что тебя останавливает? Все предельно ясно! Ты ничем не связана. Сама говорила, муж тебе чужой, ты одинока. Разве не говорила?..

Голос его снова дрогнул, и, наверное, для того, чтобы справиться с волнением, он сделал долгую паузу. Смолин понимал: надо немедленно встать, сказать, что он их слышит, но его сковало странное оцепенение.

— Здесь, на «Онеге», ты стала какой-то другой, — продолжал Файбышевский. — Словно тебя подменили. Не пойму — почему…

Он опять помолчал и уже тише спросил:

— Может быть, все из-за этого Смолина? У меня подозрение, что все из-за него. Вы действительно с ним давно знакомы? У вас что-нибудь было?

— Не надо, Гриша. Не надо!.. — пыталась успокоить его Ирина, в ее голосе была мольба. — Мы же договорились!

Файбышевский вскрикнул:

— Ни о чем мы не договаривались. Ни о чем! Я тебя люблю и имею право на вопросы. Скажи, кто тебе этот человек?

Ирина помедлила.

— Не стоит ворошить прошлое. Человек этот мне уже никто. Он ушел из моей жизни.

— Он странный тип. Нервический. Нелегкий.

Ирина подтвердила:

— Нелегкий! Это верно! Я-то знаю…

— Ага, знаешь! — голос Файбышевского опять потвердел и стал требовательным. — И долго ты была с ним? Говори!

— Ну, если ты так настаиваешь…

Смолин вскочил и крикнул в темноту:

— Не говори! Здесь — я!

Ирина слабо вскрикнула.

— Я был здесь, когда вы пришли. — Он шагнул к трапу. — Извините, что помешал. Но не мог же я сидеть и слушать…

Файбышевский ринулся к нему. Замер в двух шагах черной глыбой, загородившей звезды. Слышалось его прерывистое дыхание.