Леонид Почивалов - Двое в океане [Хроника одного рейса]

Наверно, Ирина заснула — ему казалось, что сквозь грохот шторма он слышит ее ровное дыхание. Тогда он погасил свет и прилег на диван, диван был короток, пришлось свернуться, как креветка. Но удержаться во время качки на диване, который не имеет защитного барьера, оказалось невозможным. Он снял с дивана поролоновые подушки, положил на пол и лег на них. Только задремал — железяка над потолком оторвалась и с грохотом запрыгала по стальной поверхности палубы, соскальзывая к другому борту. Грохот разбудил Ирину, она тихонько застонала, зашевелилась на койке, позвала:

— Костя! Ты здесь?

— Здесь, Тришка, здесь! С тобой! — Он впервые после стольких лет разлуки назвал ее вслух этим ласковым, своим, единственным — Тришка.

Она затихла, но Смолин еще долго не мог заснуть.

Ему казалось, что не спал вовсе, и удивился, когда, открыв глаза, прямо над собой увидел светлый круг иллюминатора. Значит, уже рассвет. Стояла странная тишина — ничто не грохотало, не звякало, не шипело. И пол под ним был ровным и спокойным. Он встал, подошел к иллюминатору. Невероятно: шторма нет, шторм словно выключили, как выключают газ под кастрюлей с кипящей водой. На океанской поверхности тихонечко катились легкие, кудрявые, как овечки, волны.

— Доброе утро! Буря кончилась? — Ирина приподняла голову, посмотрела на диванные подушки, разложенные на полу. — Я согнала тебя с койки? Бедненький! Прости.

— Ничего… — Он улыбнулся ей.

— Ты спал?

— Конечно.

— Страшная ночь была, правда? Первый раз в жизни такое.

— Я тоже ничего подобного не испытывал.

Он собрал с пола подушки, водрузил их на диван. Она молча следила за его работой.

— Скажи, ты в самом деле заказывал радисту «Изабэль»?

Смолин почувствовал, как кровь ударила ему в лицо.

— Да что ты! Это Моряткин мне навязал! Настоящий пират!

— А…

Он машинально передвигал на диване подушки, словно их расположение имело для него какое-то значение.

— Отвернись! Я буду вставать! — приказала Ирина.

Пришлось отправиться к иллюминатору и снова без интереса взирать на присмиревший океан. Странно, почему нужно отворачиваться, ведь спала-то она в одежде… Он услышал, как сухо зашуршали ее волосы под гребнем. Причесывается у зеркала, которое над умывальником. Вот почему было велено отвернуться: причесывание у женщины — интимный акт. Щелкнула заколка, скрепившая пучок волос, — туалет завершен.

Голос Ирины прозвучал деловито и даже холодновато.

— Спасибо за приют!

— Не стоит! — сказал он, оборачиваясь. — Я рад, что мог быть тебе полезным.

Смолин невольно ею залюбовался. После сна лицо посвежело, глаза полны света, аккуратно причесанная, складненькая, юная — как школьница! Словно и не было вчерашнего шторма и в нем ее перекошенного ужасом лица.

Она коротко засмеялась:

— Ну и оборотик: «Мог быть полезным». Дипломат! Это ты здесь, за границей, стал таким?

— Обстоятельства научили.

— Ну, я пошла… — Но не сдвинулась с места, и Смолин понял: что-то еще хочет сказать.

— Ну! — помог он ей.

— Костя! Я надеюсь… ты поймешь все правильно.

— Я все понимаю, — сказал он, намеренно глядя в сторону. — Могла бы мне об этом и не говорить.

— Извини!

Он кивнул и молча раскрыл перед ней дверь.

Оставшись один, постоял посреди каюты, тупо глядя в пол, потом рухнул на койку, еще хранившую тепло ее тела, и чуть не застонал от тоски и бессилия.

«Внимание! Всем начальникам отрядов явиться в каюту начальника экспедиции в шестнадцать ноль-ноль. Явка обязательна».

Объявление по радио повторили трижды, и Смолин понял, что случилось нечто серьезное.

В четыре собрались все приглашенные. Вместо выбывшего Файбышевского маленький отряд медиков-биологов представляла Лукина. Американцев, которые приглашались на все научные совещания, на этот раз не было.

За столом рядом с Золотцевым сидел капитан. Лица у обоих были хмурые, а у Золотцева особенно, и стало окончательно ясно: дурные вести!

Когда последней явилась Доброхотова и все оказались в полном составе, Чуваев, который, судя, по всему, уже знал о причинах сбора, сказал:

— Надо и америкашек позвать! Пускай поприсутствуют. Пускай в глаза нам взглянут.

По этой фразе, по тону, с которым она была произнесена, особенно по пренебрежительному «америкашек», уже никто не сомневался: дело касается предстоящего сотрудничества с американцами. Что-то сорвалось.

— Правильно, — решительно поддержал Чуваева Шевчик. — Пускай придут! Мы найдем, что сказать им!

Но Золотцев с сомнением покачал головой:

— А надо ли, друзья мои? Надо ли с ними конфликтовать? Те, кто у нас на борту, люди вполне положительные.

— Это только так кажется, — проворчал Чуваев. — Все они одним миром мазаны.

— Ни к чему их звать! — заключил Бунич. — У нас здесь не митинг для киносъемок.

Он метнул взгляд в сторону Шевчика:

— Делом надо заниматься. А не ерундой!

Чуваев недовольно покосился на капитана, но промолчал.

— Так что начнем, пожалуй, — мрачно произнес Золотцев.

Он коротко информировал о случившемся. Сегодня ночью Марч связывался со своим центром в Норфолке. Ему сообщили, что два американских корабля науки уже находятся в заранее определенном для встречи с «Онегой» месте. Но по требованию вашингтонской администрации предстоящая совместная работа полностью отменена. Американские корабли будут выполнять намеченную программу в том же самом регионе, но без сотрудничества с «Онегой». Один из кораблей примет на борт двух граждан США и гражданина Канады, которые находятся на русском судне. Просят выйти на связь, чтобы договориться о точке, где будет совершена пересадка.

— Мы немедленно соединились с Москвой, слава богу, на этот раз связь в распроклятом треугольнике все-таки удалась, — рассказывал Золотцев. — Час назад пришел ответ, Москва подтвердила решительный отказ американской стороны от сотрудничества. Он пришел и по дипломатическим каналам. Нам предложено проводить эксперимент в одиночку, но проводить в любом случае.

Ясневич поморщился.

— Какой толк! Вся программа построена на совместных действиях. Только на совместных! Это все равно что отрубить вторую руку.

Золотцев обессиленно откинул голову на спинку кресла. На его лбу выступила мелкая роса испарины.

В каюте повисла тяжкая тишина.

— И даже не извинились? — спросила Доброхотова.

— Томсон приходил сегодня утром ко мне и возмущался действиями своего правительства, — сказал Золотцев.

Чуваев скривил щеку в беззвучном смехе, махнул рукой: мол, что нам их извинения!

— Вот она, холодная война! — грустно шевельнул бармалеевскими усами геолог Мамедов и вдруг улыбнулся одними глазами: — Не иначе как бермудские козни!