Владимир Попов - И это называется будни

— Многого захотел, папа. Где ты ее возьмешь? — решился наконец принять участие в беседе Юрий — ученость Глаголина подавляла его. — Металлолом у нас пестрый, по всем задворкам собираем. И чугун прыгает. То такой, то сякой по анализу.

Разговор сразу повернулся к заводским нуждам сегодняшнего дня, к неполадкам и неурядицам. Добрались и до техсовета.

— Кто, как не Борис, виноват, что заседание прошло коряво, — попрекнул сына Серафим Гаврилович. — Выпустил этого духа из бутылки, — он бесцеремонно показал пальцем на Глаголина, — а загнать обратно не сумел. И получилось: хоть спи, хоть о своем думай. Но спать на народе стыдно, о своем думать — тоже много не надумаешь — жужжит и жужжит. Ты что, Владимир, не понимал, что люди не понимают?

— Понимал и заранее предвидел, — стал оправдываться Глаголин. — Я и Гребенщикову говорил, что может получиться, как на концерте серьезной музыки, навязанном случайной аудитории. Несколько человек наслаждаются, а остальные ушами хлопают и только и думают о том, как бы сбежать. Но Гребенщиков настоял: «Будут научные работники, надо показать товар лицом».

— Этот товар даже для научных работников оказался недоступным, — с уверенностью заявил Борис. — Я-то видел их страдальческие лица.

— Выходит, зря затрачены были два с половиной часа…

Никто не ответил Глаголину.

— А у нас телефон есть, — инфантильно проговорила Анастасия Логовна, обращаясь к Глаголину, проговорила вроде бы ни к селу, ни к городу, а на самом деле вполне обдуманно. — Можете позвонить домой, предупредить, что задержались.

«Господи, и до чего же старики неуклюжи», — испытывая жгучий стыд, подумала Наташа.

— Я работаю рядовым грузчиком в желдорцехе, а деятелям моего ранга телефон не полагается, — отозвался Глаголин с чуть заметной усмешкой. Идя навстречу желанию Анастасии Логовны, добавил, чтобы сразу внести полную ясность: — Дома меня никто не ждет. Единственный член моей семьи — мамочка сейчас в Ленинграде.

Серафим Гаврилович бросил на жену злорадный взгляд: ну что, допрыгалась со своими заходами, разоблачили?

Однако Анастасия Логовна осталась вполне довольна собой: ради полученных разведданных можно было сыграть в дурочку. «А что грузчик, — рассуждала она, — в этом нет ничего зазорного. Самое главное — какой человек. А Владимир, сразу видно, человек хороший. И к зеленому змию равнодушный. Даже стопку держит непривычно для глаза, двумя пальцами. И голова у него не только, чтоб кепку носить».

Раскладывая по тарелкам жаркое, она столько наворотила гостю, что тот испугался и попросил пощады.

— Ты ж учти: Владимир сейчас не на погрузке, — вступился за Глаголина Серафим Гаврилович, поскольку жена оставалась неумолимой. — Он наукой занимается. А для ученых лучшая пища — мед да акриды.

Не только Анастасии Логовне приглянулся Глаголин. Понравился он и Наташе. И в то самое время, когда Анастасия Логовна мерила Глаголина своей меркой, Наташа оценивала его по-своему: «Не похож он на других молодых мужчин. Ни заносчивости в нем, ни самолюбования, хотя, казалось бы, все данные для этого есть. И удивительная мягкость. Но не бесхребетная, а от какой-то настороженной деликатности. А как трогателен он своей житейской неприспособленностью. Поношенная, с потертыми манжетами рубаха, мешковатый, как с чужого плеча, пиджак. Такому нужна женская забота, даже больше — опека».

Когда Глаголин собрался уходить, Анастасия Логовна предложила ему наведываться в их дом запросто. Он поблагодарил ее и вскинул вопрошающие глаза на Наташу.

Та ответила с улыбкой:

— Конечно, конечно, мы все будем вам очень рады… — И чтобы приглашение обрело силу конкретности, добавила: — Ждем вас в воскресенье вечером.

— Еще раз спасибо, — прочувствованно сказал Глаголин. Наташа не только пробудила в нем живое любопытство, но и вызвала желание поближе узнать ее.

Наташа тряхнула головой.

— Спасибо «да» или спасибо «нет»?

— Загляну. Непременно.

Поднялся и Борис. Но Серафим Гаврилович придержал его за руку.

— Посиди еще маленько, есть о чем поговорить. — И показал глазами на Юрия.

В густом потоке служащих, которые хлынули из заводоуправления, закончив рабочий день, они оказались рядом. В одно мгновение взглянули друг на друга, словно между ними была телепатическая связь. Поздоровались. Пошли молча, испытывая неловкость от того, что не знали, о чем говорить.

Она вздрогнула, когда он взял ее за руку. Рука была холодная, чужая. Пошли медленно, чтобы пропустить людей, отстать от них.

— Давно мы не виделись, — сказал он, не зная, с чего начать.

— Давно, — безразлично отозвалась она, совладав с мигом растерянности.

— Я часто проезжаю по твоей улице.

— Мне как-то говорила тетя Варя…

— Ты не жалеешь?

— О чем?

— Что так получилось.

— Я предпочла бы, чтоб все продолжалось по-старому. Чтоб не было стены между нами.

У него напряглись скулы.

— Дина, неужели все настолько серьезно?..

— Гораздо серьезнее, чем мне казалось вначале…

— И это, как я понял, началось давно…

— Не знаю, — уклонилась она от ответа.

— Но ведь между вами ничего не было, я уверен.

— Не было…

— Тогда почему такой крутой разрыв? Почему ты отвергла все мои попытки увидеться?

Она молчала. То ли думала, что сказать, то ли ожидала, когда обгонит их человек, идущий сзади. Человек обогнал, а она все молчала.

— Почему? — переспросил он с грубоватой прямотой.

— А тебе не ясно?

— Ты его любишь?

— Да…

Все опустилось в нем, ноги были готовы отняться, по спине прошел колючий озноб, но голос его прозвучал все так же спокойно:

— И ты не борешься с этим?

— Пытаюсь.

— Дина, ты человек трезвого ума, и сознание невозможности… — Он замолк, увидев, как запылало вдруг ее лицо.

— Трезвого — не значит рационалистического…

— Выбрось из головы… Ну попробуй…

— Из сердца не выбросишь…

— Все это тебе ни к чему.

— Даже во вред…

— А меня ты любила? — Он вдруг ревниво и требовательно повернул ее к себе.

Она смятенно вздохнула. Сглотнула жесткий комок, сдавивший горло. Перед ней стоял человек, все еще не совсем чужой, все еще не совсем безразличный, стоял и ждал ответа. Что сказать ему? У них много было светлого, теплого, что не уйдет из памяти бесследно, что останется с ней навсегда. Но чувство это не было любовью в том высоком смысле, который открылся ей позже.

И как ни хотелось добавлять боли, она, потупясь, проговорила:

— Казалось, что да…

— А когда перестало казаться?

— В тот самый последний день.

Пошли молча. И сразу стало немыслимо тихо. Только было слышно, как поскрипывает пыль под ногами да попискивают в голых ветвях воробьи.