Владимир Попов - И это называется будни

— Я вела себя очень глупо тогда на совещании?

— Во всяком случае, странно.

— Слишком неожиданным было это известие…

— Ты сразу ушла… — Он замолчал в расчете, что она добавит что-то очень важное для него, очень нужное. Но этого не произошло.

— А как могло быть иначе? — спросила она. — Ты что, рассчитывал на разговор? Что я могла сказать в тот момент? А ты?

— Не знаю. Наверное, под влиянием порыва что-нибудь нехорошее.

— Вот видишь… От этого я и сбежала.

— Только?

— Нет. Больше от посторонних глаз, от самое себя.

Смуглое лицо его со сведенными черными бровями стало вдруг озабоченным.

— Я потом был возле твоего дома…

— Зачем?

— Наивно думал, что могу помочь.

Она повернула к нему лицо, и он увидел на нем тоску. Неистребимую. Тоска эта отразилась и в словах:

— Мне очень тяжко, я причинила тебе столько…

— Это искренне?

— Как и все, что я тебе когда-либо говорила. Для чего мне лукавить?

— Но ты же лукавила! — Брови низко опустились на глаза.

Она вздохнула смятенно. Сглотнула жесткий комок, сдавивший горло.

— Больше с собой. Я честнее, чем ты думаешь.

— Сейчас это оправдание выглядит как насмешка.

— И душа у меня сильнее плоти. Не могу двоиться…

Его шатнуло. Да так, что сошел на асфальт. Она испуганно придержала его за локоть, но тотчас отпустила, словно отбросила.

— Однако ты это делала… последнее время.

— Я была уверена, что переборю себя. С твоей помощью.

— А я оказался таким незадачливым…

— Возможно, оказался, возможно, хотел казаться незадачливым.

— Просто ты умело маскировала свои чувства, — хладнокровно прокомментировал он свое предположение.

— Я боролась с ними, а не маскировала.

— Что ты нашла в нем?

— Все. Все, что нравилось в муже, в тебе и чего не хватает вам обоим.

— Но у вас же не было никакой перспективы, ничего впереди! — потрясенно проговорил он.

— В этом вся нелепость.

Он остановился, а она по-прежнему шла. Прямая, стройная, неприступно холодная. Только голова ее была чуть опущена, словно искала она что-то оброненное. Он не выдержал, догнал. Говорить было не о чем. Все выяснено, и все необратимо. Но он все еще как будто чего-то ждал.

— Ты действительно приезжал в тот день на Вишневую? — Она заставила себя посмотреть на него.

— Разве я лгал тебе когда-нибудь?

Она почувствовала себя тверже и увереннее, словно приоткрылось ей что-то новое и важное.

— И почему ты не сделал попытки зайти?

— Увидел его. Он уходил от тебя…

— Ах вот как…

— Понял, что у вас это обоюдно.

Она усмехнулась. Очень сдержанно, не разжимая губ.

— Это не обоюдность, когда в разную силу… Спасибо…

— За что?

— Что не зашел. Ты проявил чуткость.

— Не понял.

— Важно, что тогда понял… — сдержанно проговорила она и вдруг сорвалась с безразличного тона. — Не осуждай меня, Боря. Я сама себя осудила. Обрекла на одиночество. Оно не только унижает. Оно изнуряет. Одна, одна, одна…

Скрипнули тормоза. К тротуару прижалась «Волга», из нее выглянул Филиппас.

— Вы в город, друзья?

— Я — да, — ответила Лагутина. Протянула руку Рудаеву. — Пока. — И добавила не голосом — губами: — Прощай, Боря…

Гребенщикову никак не удавалось составить представление о стабильности своего положения. По-прежнему оставалось неясным, сколь долго продлится его владычество. О сроках пребывания Збандута в Индии никто в министерстве ничего определенного не говорил. Одни называли предположительный срок — три года, другие — два, третьи не называли никаких. К тому же вообще было не ясно, вернется ли Збандут на этот завод. Поговаривали даже, будто его прочат в руководители одного из научно-исследовательских институтов в Москве. В этом не было ничего невероятного: и опыт у него, и, главное, ученая степень.

Неопределенность положения заставила Гребенщикова как следует задуматься над тем, что ожидает его в будущем. Если через два-три года Збандут снова сядет в директорское кресло, ему, Гребенщикову, придется спуститься на ступеньку ниже, занять свою прежнюю должность и ходить под началом Збандута. Эта перспектива была малорадостной, даже унизительной. А на директорский пост на другом заводе рассчитывать не приходилось. Сейчас в моде молодые, директорами, как правило, назначают «навырост». Что же делать? Уйти на пенсию? Чего-чего, а этого он себе представить не мог. Ему одинаково претили как безделье, так и стесненность в средствах.

Значит, работа. Но где? Ни в научно-исследовательском, ни в проектном институте серьезной работы ему не предложат — нет степени. Даже если бы он взялся читать лекции в обычном учебном институте, то по той же причине он получал бы низшую ставку.

И все же выход есть: он должен добиться получения ученой степени. Нечего ему скорбеть о том, что не сделал этого раньше. Именно сейчас, на его нынешнем посту, осуществить такой план труда не составит.

Не откладывая в долгий ящик, Гребенщиков пригласил к себе профессора Межовского. Даже послал за ним свою «Волгу».

— Решил посоветоваться с вами по сугубо личному вопросу, — сказал Гребенщиков, когда, обменявшись приветствиями, они расселись друг против друга. — Хочу остепениться. — Чтобы Межовский паче чаяния не истолковал эти слова буквально, пояснил скороговоркой: — Получить ученую степень.

Лицо Межовского стала заливать краска нахлынувшей злости. С личными просьбами воспитанные люди приезжают сами, а не вызывают к себе. Следовало бы высказать это ему в лоб. Но стоит ли связываться? На заводе ведутся исследования, завод помогает институту доставать новейшие приборы.

Гребенщиков не понял эмоций, владевших Межовским, а может быть, не захотел понять.

— Договоримся с вами так, — продолжал он в полуприказном тоне. — От кандидатских экзаменов вы меня освобождаете — незачем мне тратить на них время, — английским я владею в совершенстве, и не только английским, марксизм-ленинизм сдавал в институте, а специальные предметы… Инженеру с таким стажем смешно их сдавать.

Межовский покраснел еще сильнее. Он должен был сказать сейчас Гребенщикову четко и ясно, что думает и о нем, и по поводу его планов, но не мог. Не позволяла деликатность. Сколько раз корил он себя за это, обзывал «гнилым интеллигентом». Его обвешивал продавец, а поймать за руку было стыдно, ему лгали, а он не решался изобличить лгуна, чтоб не поставить того в неловкое положение. И вот сегодня. Не должен был сдержаться, а все-таки сдержался.

— Не слышу ваших советов, Яков Михайлович, — поторопил его Гребенщиков.

— Позвольте, а какую тему выбрали вы для диссертации? — осведомился Межовский.

— Новая фурма. Как вы знаете, она уже внедрена, экономический эффект значительный, стало быть, материал вполне диссертабельный.